Ратоборцы - Алексей Югов Страница 50

Ключ, как всегда, был при княжне, на ее нарядном сафьяновом пояске, под шелковым плащиком, в кожаном, расшитом узором кошельке.

– Так вот, дай мне его, – сказал отец, протянув руку за ключом, – понадобится скоро. Время такое… придут мастеры во дворец… Надо захватить лето… Дворский Андрей просил…

Дубравка отдала ключ, но при этом жалобно попросила, чтобы в комнатах матери по-прежнему ничего не трогали.

– Хорошо, хорошо… – как-то смутно и словно бы торопясь расстаться с нею, ответил отец и – впервые в жизни, – говоря с дочерью, не посмотрел ей в лицо.

…В жаркий полдень, упершись локотками в тахту и лежа на животе, Дубравка полувслух читала у себя в комнате большую, прислоненную к тугой бархатной подушке книгу – о подвигах Девгения и о прекрасной Стратиговне.

Братья, все до единого, зачитывались этой повестью, да и дядя Василько тоже.

В легком белом платьице, коротком и очень простом, словно хитон, в белых кожаных туфельках без каблучков и в носочках, время от времени поматывая голыми ногами в воздухе, княжна Дубравка читала нараспев:

– «Бысть же Девгениев конь бел, яко голубь. Грива же у него плетена драгим камением. И среди камения – звонцы златы. И – о умножении звонцов, и от камений драгих, – велелюбезный глас исходяше. Конь же его бысть борз и горазд играти; а юноша храбр бысть и хитр на нем сидети, и то видя, все людие чудишася, како фарь под ним скакаше, а Девгений вельми на нем крепко сидяше и всячески оружием играше и храбро скакаше…»

Дубравка перестала читать и принялась думать, каков собою был этот Девгений Акрит и какова собою была прекрасная дочь Стратига.

Теперь ей понятно стало, почему Мстислав так неотступно приставал к ней (и даже обозвал дурой), требуя, чтобы она прочла эту книгу. Вот что написано про этого Девгения: однажды в лесу догнал он огромную медведицу, схватил ее и согнул так, что «все еже бе во чреве ея, выде из нея борзо; и мертва бысть в руках его».

И медведю челюсти разодрал. И лося схватил за задние ноги и разодрал же. И четырехглавого змия рассек на части!.. А послушать бы, как Девгений этот играл на златострунных гуслях, сидя на белом драганте своем и разъезжая под самыми окнами прекрасной Стратиговны!..

Да ведь и он был не хуже ее. Лицо – снега белее, румянец – как маков цвет, волосы – как золото, и очи – как чаши синего вина, – так что и «пристрашно» было глядеть на него…

И тотчас подумалось:

«Вот такой же, наверно, и Ярославич тот, Александр, про которого отец рассказывал!.. А который бы из них одолел – Девгений или Александр?»

Дубравка принялась читать дальше. Уже и впрямь трудно было оторваться.

Вот целые три часа, бросив гордый вызов и самому царю Стратигу, и витязям его, и целому войску, разъезжает он перед окнами царевны, ожидая поединка. Никто не отваживается. Все струсили.

Тогда зовет Девгений громко свою Стратиговну, и царевна выбегает во двор, и подбегает к витязю, и протягивает руки. А он схватил ее и «восхити на седло», сказано, и «нача велелюбезно целовати…»

Зачитавшись, она и не услышала, как вошел отец.

Он безмолвно стоял над нею и улыбался, сразу узнав книгу, которую она читала.

Наконец, собираясь перелистнуть тяжелую пергаментную страницу, она увидала отца, обрадовалась и кинулась к нему на шею.

Поцеловав ее, Даниил присел возле нее на тахту, посмотрел в книгу.

– Что, – спросил он ее, – хорошая книжка?

Почему-то смутясь, но искренне и восхищенно, она ответила, что очень хорошая.

Тогда он спросил у нее, лучше ли «Девгений», чем повесть об Александре Македонском.

На этот вопрос Дубравка ответила с нескрываемым пренебрежением к «Александрии»:

– Там все неправда про Александра Македонского.

– Ну почему ж так? – мягко возразил Даниил. – Правда, много басен приложено невероятных… Но многое и почерпнуть можно…

Она промолчала.

Тогда она, как многократно и прежде бывало, попросила его:

– Отец, миленький, расскажи мне еще что-нибудь про Ярославича!..

Он встал. Прошелся по комнате. Подошел к большому открытому окну, которого рама была высоко вдвинута вверх, и долго стоял так перед ним.

У Дубравки почему-то заколотилось сердце. Она обеспокоенно привстала, потом оправила платьице и села.

Даниил, возвратясь, подошел к ней, остановился перед нею и глянул.

Это был не отец – это был государь!.. Дубравка поспешно встала.

Он еще несколько мгновений смотрел на нее безмолвно. Затем что-то умягчающее как бы овеяло строгое лицо, и, голосом не столь суровым, какой приготовилась она услышать, отец медленно произнес:

– А знаешь, Дубравка… мы решили отдать тебя замуж…

Дубравка вся вспыхнула. У нее и мысли вдруг рассыпались, и речь отнялась. Она только чувствовала, бедняжка, как покачивает ее от страшных ударов сердца…

Она стояла, опустив руки и наклонив голову.

– …Замуж. За Ярославича! – добавил отец.

И от этого последнего слова будто облако подхватило ее и понесло, и золотой и солнечный звон хлынул ей в душу, и все запело у нее внутри…

– За Ярославича… Андрея, – закончил отец.

Он стоял не так близко от нее, а потому и не успел поддержать, да и упала она вдруг, словно серпом срезанная.

…И долго после того, много лет спустя, слышал он в душе своей этот сухой, костный звук затылка, ударившегося об пол!..

Княжна тяжело и долго болела. Долгое время врач Прокопий ничего определенного не мог ответить на горестные и непрестанные вопросы князя. Прокопия самого ставила в тупик эта странная и длительная болезнь, в основе которой как будто даже и не было никаких телесных повреждений.

Снова, как в годы ученичества в высшей медицинской школе Константинополя, перерыты были им весь Гиппократ и Гален. Наконец мысль о нервной горячке, седалищем которой является только душа, стала все более и более укрепляться у прославленного некогда диагностика и врача императоров.

Он так и сказал об этом Даниилу.

– Государь, – произнес мудрый армянин, склоняя перед князем седую, коротко остриженную голову, – скорбь, которая не прольется слезами, заставляет плакать внутренние органы…

Даниил Романович спросил его, что же следует предпринять, чтобы княжна скорее поправилась.

Прокопий отвечал:

– Спокойствие душевное. Пребывание в хвойном светлом лесу, где воздух был бы насыщен смоляными эфирами. Много сахаристых плодов.

Немного помолчав, добавил:

– А главное – вновь обратить княжну, хотя бы и на некоторое время, к беззаботным играм и забавам, свойственным отрочеству… И тогда я ручаюсь, государь, за скорое и полное выздоровление княжны. Время утоляет печаль!..