Приливы войны - Стивен Прессфилд Страница 5

Я добрался до местечка Ахарны, делая в день по сто сорок миль. Даже собаки не было со мной, чтобы составить мне компанию. Я ещё ничего не знал о несчастьях, которые обрушились на нас после первого удара. Я ожидал увидеть чёрные от огня деревья, сгоревший виноградник, обвалившиеся стены, полёгшие посевы... Как ты знаешь, Ясон, это не катастрофа. Виноград и оливы вырастут снова, хлеб можно посеять заново, стены отстроить. Невозможно убить землю.

Уже стемнело, когда я прибыл в имение отца — оно называлось «У поворота дороги». Ничто не могло подготовить меня к тому зрелищу, которое предстало моим глазам на рассвете. Люди Архидама не просто сожгли виноградник — они срубили все растения, налили известь в открытые ульи, залили ею весь двор. На месте построек был один пепел. Весь скот зарезали. Они убили даже кошек.

Что это за война? Что за царь Архидам, чтобы одобрить подобное истребление? Я был в гневе, но в ещё большую ярость пришёл мой младший брат Демад, которого мы называли Лионом, Львёнком. Я отыскал его в городе. Согласно приказу нашего отца, он должен был заниматься музыкой и математикой. Ничего не сказав ему, он записался в войска Эгея — вне нашей трибы, с фальшивыми документами. Так же поступили двое моих младших дядьёв и все шесть моих двоюродных братьев. Я последовал их примеру.

Война началась. На дальнем севере жители Потидеи, ободрённые решительным вторжением спартанцев в Аттику, усилили свои требования независимости от Афин. Их осадили сотня кораблей и девяносто пять сотен афинян и македонян. Алкивиад, самый прославленный юноша нашего поколения, уже находился на военной службе. Слишком нетерпеливый, чтобы дожидаться своего двадцатилетия, когда он сможет стать конником, он сел на корабль как простой пехотинец и отправился со Вторым Эврисаком — воинской частью, которую его опекун Перикл считал своей первой командой.

Навигация уже заканчивалась. Погода угрожала оставить на берегу последнюю из наших ахарнских воинских частей. Поэтому нас погрузили на пентеконтеры этого же подразделения. Мы отплыли восьмого пианепсиона, в день Тесея, под завывание северного ветра.

Впоследствии я пережил сотни плаваний, но это было самое тяжёлое. Мы даже мачту не оставили. Парус был выломан. Его можно было использовать лишь для защиты от непогоды. К несчастью, он не мог защитить нас от моря. Перекатываясь через нос корабля, волны обрушивались на нас, гребцов, и на пехотинцев, лишённых укрытия на беспалубной галере. Понадобилось восемнадцать дней, чтобы добраться до Тороны, после чего наши ахарнские войска и войска скамбонидов объединили под командованием афинского полководца Пахета и усилили двумя отрядами македонской кавалерии. Затем нас отослали обратно — тем же путём, которым мы пришли, морем, — с приказом захватить и занять перребийские крепости в Колидоне и Мадрете.

Эти края были мне неизвестны. Я чувствовал себя так, словно море выбросило меня на неведомый берег на краю Ойкумены. Конечно, такая погода может стоять только на пороге Тартара. Двадцать два корабля двинулись на юг. Со мной находился теперь и мой брат — он перешёл на корабли из прежней своей воинской части. Команды состояли из зелёных новичков, страдающих морской болезнью. Вражеская конница преследовала нас по суше, не позволяя высадиться на берег.

На борту нашего корабля, «Гигеи», находился Алкивиад. Он настроил против себя решительно всех тем, что, когда настала его очередь сесть за вёсла, уступил её своему слуге. Никто моложе двадцати пяти лет даже мечтать не смел о подобной выходке! Тем временем Алкивиад наблюдал за движением конвоя — скорее как флотоводец, нежели как неопытный щитоносец. С его плеч спускался чёрный шерстяной плащ, украшенный серебряным орлом, выполненным так искусно, что стоил, вероятно, целое состояние. Каждый предмет его экипировки был совершенством, что до его внешности... знаешь сам. Мы разрывались между ревностью и благоговейным трепетом. Все хорошо знали о его богатстве и любовных похождениях. Неужто плоть может быть столь ярко одарена небесами?

В течение трёх дней эскадра то опережала штормовой ветер, то попадала в самый центр бури. Местные называют такой ветер «умеренным»; мне же он представлялся вылетающим из недр ада. К концу третьего дня разразился страшный шторм. Флагман Пахета просигналил всем кораблям направиться к берегу, невзирая на поджидающего нас неприятеля.

Ты знаешь мыс Кузнечные Мехи, Ясон? Тот, кто хоть раз слышал этот шум, никогда больше его не забудет. Более быстроходные корабли достигли берега с подветренной стороны, а неуклюжие посудины вроде нашей были выброшены на берег. Единственным подходящим местом для высадки была прибрежная полоса, покрытая гравием и огороженная с трёх сторон двухсотфутовыми скалами. Фарватер был защищён каменными выступами, о которые разбивался грохочущий прибой. После упорной, почти титанической борьбы остаткам нашего флота, шести кораблям, удалось высадиться на эту полосу. Она называется Паровые Котлы. Ужасающе быстро наступила темнота. Отмель такая узкая, что носы кораблей упёрлись прямо в скалы. Волны выше человеческого роста с громом разбивались об их ахтерштевни, стремясь унести их обратно в море.

Враги постарались сделать это место ещё более «гостеприимным». С обрыва, слишком отвесного, чтобы можно было забраться наверх, они принялись бросать вниз булыжники, вызывая настоящий камнепад. Два корабля из шести сразу получили пробоины. Молодых людей не удавалось заставить подчиниться приказу сохранить оставшиеся корабли. Мы попрятались в расщелинах у подножия скал, промокшие, объятые ужасом.

Команда была ошеломлена. Пахет и афинские командиры были смыты с мыса. Понадобилась вечность, чтобы отыскать старшего офицера — оказалось, капитана македонской пехоты. В отчаянии он укрылся в пещере у основания скалы, и никакие силы не могли извлечь его оттуда.

Булыжники летели на узкую полосу пляжа, как град. Если пробоины получат все корабли — нам конец. Враг закидает нас сверху камнями и стрелами. Рядом с «Гигеей» боком к ветру и волнам встал транспорт с лошадьми. Несколько животных тонули в волнах прибоя. Две лошади, которым удалось выбраться на берег, попали под камнепад, и им перебило хребты. Сердца новобранцев разрывались при звуке их ржания. Корабль швыряло на отливных волнах. Его удерживали только носовыми и кормовыми линями, на каждом — по двадцать человек, обезумевших от страха, по грудь в водовороте.

Алкивиад и его двоюродный брат Эвриптолем бросились им на помощь. Я нашёл своего брата Лиона, и мы присоединились к ним. После неимоверных усилий транспорт был наконец вытащен на берег. Без единого слова мы признали Алкивиад а нашим командиром. Он отошёл в поисках старшего офицера, чтобы доложиться, и приказал остальным следовать за ним, как только все лошади будут на берегу в безопасности.

Штормовые волны рушились на берег, сверху сыпались булыжники; не переставая гремел гром. Мой брат и я достигли края прибрежной полосы и принялись искать командира. Впереди мы увидели Алкивиада — тот что-то говорил македонскому капитану. Вдруг этот офицер ударил его жезлом. Мы бросились к ним. Даже среди оглушительной какофонии шторма мы поняли, о чём шёл спор: Алкивиад требовал чётких указаний, а капитан не мог их дать. И вот он набросился на юношу, который был младше его лет на двадцать и чью семью он знал так же хорошо, как все мы.