Ренн-ле-Шато и тайна проклятого золота - Жан Маркаль Страница 5

В Ренн-ле-Шато меня привела дорога из Монсегюра. Я всегда нуждался в «порте приписки», пускай даже временном. Монсегюр был и остается для меня тем чудодейственным источником к которому неизменно возвращаешься, чтобы утолить жажду, когда лучи окситанского солнца иссушают землю, а кровь в жилах словно густеет и замедляет свои ток. Окситания не моя родина, но две женщины, сыгравшие столь значительную роль в моей жизни, родом из этих мест. Они стали для меня той призмой, что преломляла слишком яркий, порой ирреальный свет юга Франции, призмой, сквозь которую я смог понять и принять окситанский край во время своих странствий по его каменистым дорогам. Мон открыла мне Монсегюр, сердце таинственной страны катаров. С тех пор он стал не только предметом моего изучения, но и убежищем, где я чувствовал себя как дома и спокойно работал на лоне природы, которую охотно называл «вагнеровской», хотя нога Вагнера никогда не ступала на землю этого святилища, затерянного на краю ойкумены. Я люблю Монсегюр. Там мои друзья. Там деревенские улочки, укрытые тенью «пога» и его отрогов, застывших в извечной угрозе пронзить небо своими «философско-каменными» клыками. Там библиотека моих друзей Раймонды и Николая Резниковых, в которой я провел столько приятных и полезных часов. Там дремлет погруженная в сумрак старинная гостиница, которой мудро и неторопливо, подобно жрице древнего храма, управляет госпожа Кост, в то время как господин Кост является истинным стражем храма — простите, замка: он знает все его закоулки, каждый его камешек, каждый лучик, пронзающий тьму его древних укреплений. Никогда и нигде я не чувствовал себя так хорошо, столь легко и беззаботно, как в деревне Монсегюр. Как это ни странно, но именно там я написал множество страниц на темы, никоим образом не связанные с этим местом: например, свою книгу «Карнак и загадка Атлантиды». Что же удивительного в том, что Монсегюр стал точкой опоры, давшей мне силы кинуться навстречу миражам Ренн-ле-Шато?

Это произошло в один из сентябрьских дней 1985 года. Покинув атлантический берег, где находился Монсегюр, Мон и я отправились в сторону Средиземноморья. Путь наш лежал на север, через Кийан, где нам пришлось пересечь Од, и Куизу, небольшое селение, в прошлый приезд показавшееся нам деревней с одной улицей, вытянутой вдоль главной дороги. На сей раз мы свернули с основного пути, отправившись в Ренн-ле-Шато по небольшой дороге, тянувшейся вдоль Сальсы. Дорога немилосердно петляла, поднимаясь все выше, к вершине горы, казавшейся бесплодной и выжженной солнцем даже в это время года. Мне всегда нравились крутые извилистые пути: так, бывало, в детстве ползаешь на четвереньках, открывая мир, но еще многого в нем не понимая.

Когда наконец мы добрались до плато, оно привело нас в восхищение. Удивительная особенность Корбьеров, при первом знакомстве с ними сбивающая с толку: разительный контраст между тенистыми зелеными долинами, омываемыми чистыми ручьями и реками, и пыльными, иссушенными солнцем плоскогорьями, усеянными щебнем и отданными на растерзание ветру. Порой на склонах темных бугров, расположенных ниже плато, можно заметить курьезную растительность, уцелевшую во время немилосердной летней жары. Бесконечные повороты дороги наконец закончились: перед нами возникла деревня с прикорнувшими друг к другу домишками, импозантной массой замка, возвышающейся над ними, и скромной церковью. Замыкала открывшийся вид странная конструкция в виде башни, возведенной прямо над бездной. Ренн-ле-Шато… Деревенька, как и множество ей подобных, сооружена из однородного камня, ее дома прячутся под романскими крышами, а улочки пусты, словно никто не рискнул поселиться в этом месте.

Укрыв машину в тени, я пересек деревню, желая рассмотреть поближе ту странную башню, заинтриговавшую меня с первого взгляда. По правде говоря, в тот момент я спрашивал себя, зачем я приехал сюда. Меня смущала мысль, что кто-нибудь узнает меня и начнет расспрашивать о том, что я делаю здесь, вдали от более привычных для меня мест. Жители этой деревни на своем веку перевидали множество кладоискателей, не обходили Ренн-ле-Шато и подозрительные молодчики, преследовавшие довольно темные цели. Вдруг меня примут за одного из них, решившего вновь потревожить покой деревни, дремлющей под сентябрьским солнцем? Разумеется, у меня не было никаких злокозненных намерений. Меня мало волновало то, остались ли на деревенском кладбище сокровища, спрятанные аббатом Соньером. Мне не хотелось тревожить расспросами или даже своим видом кого-либо из местных жителей. Я лишь хотел видеть, хотел ощутить атмосферу этого места, слывущего либо проклятым, либо сакральным. Мне хотелось составить мнение самому.

Нашей первой реакцией было восхищение. С плато, на котором расположилась деревенька, выстроенная по оси восток-запад, открывался великолепный вид на цепи вершин и долины, кое-где погрузившиеся в тень. Нам показалось, что мы попали в идеальные края, где жизнь похожа на рай, — настолько очаровала нас эта светлая деревушка между небом и землей, обласканная горными ветрами, пропитанными ароматами Юга. Очутившись перед странной конструкцией, выстроенной в неоготическом стиле (это и была знаменитая башня «Магдала»), я и Мон долго молчали. Я уже знал, что аббат Соньер построил башню для того, чтобы поместить там свою библиотеку. Как я понимал этого человека! Как бы счастлив я был, если бы из окна моей библиотеки был виден столь грандиозный и в то же время безмятежный пейзаж! В такой башне, среди своих книг, я не знал бы устали и лени: с какой радостью и легкостью мне бы работалось, с каким удовольствием я бы читал, писал и размышлял! Воистину, в душе аббат Соньер был поэтом, раз задумал и сумел осуществить такой проект. С этого момента все то недоброе или сомнительное, что говорили мне об этом священнике, превратилось в пустой звук. Человек, создавший такую обсерваторию для размышлений, — искатель истины, а ищущий истину не может продать душу дьяволу.

Затем мы направились к храму, по дороге к нему наградив изумленными взглядами виллу Вифания очень странное сооружение в духе тех кошмарных особняков, какие можно было увидеть в парижских пригородах перед войной! В краю, где постройка ведется по традиции из камня, невольно спрашиваешь себя, зачем нужно было возводить такое здание, которое даже «модерном» назвать сложно? Вилла «Вифания» не имеет ничего общего с «ар нуво» Гимара, увековеченным в древних павильонах станций парижского метро… Башня Магдала все же выглядит не столь вызывающе, несмотря на то, что ее стиль является лишь отголоском настоящего стиля: неоготическая мания, охватившая Францию в начале XX века, не миновала и Ренн-ле-Шато. Я сказал себе, что, возможно, Соньер был не так уж и богат, как то приписали ему биографы, — предположение, которое не замедлило подтвердиться, когда я узрел те чудовищные создания, коими аббат решил «оживить» приходской храм.

Однако храм был пока что закрыт, и мы отложили визит на вторую половину дня. Я прекрасно понимал жителей Ренн-ле-Шато, принявших все меры предосторожности, дабы не оставлять туристов в своей церкви без надзора. Если бы не эта мера, церковь давно была бы разорена ненасытными кладоискателями. К слову сказать, при въезде в деревню висит плакат, гласящий о том, что раскопки на территории деревни запрещены. Правда, запрет этот не мешает некоторым по-прежнему обшаривать окрестности под покровом ночи. Итак, церковь была закрыта, но я особо не печалился. Рассмотрев крест на вестготской колонне, установленной напротив храма, я убедился, что опора эта, вне всякого сомнения, когда-то была перевернута. Надпись над входом в храм — «iste locus est terribilis» («место сие ужасно») — несколько смутила меня. С одной стороны, латинское iste, имеющее уничижительное значение, иногда могло выступать в роли притяжательного местоимения второго лица. С другой стороны, я не мог отделаться от мысли, что когда-то по просьбе аббата Анри Жийара мне самому пришлось составить столь же странную надпись, начертанную ныне над входом приходской церкви Треорентека в Морбиане: «дверь, ведущая внутрь». Конечно, речь не идет о той же самой идее, но я оказался в привычной для себя обстановке и уже вовсю проводил аналогии между двумя храмами, столь далекими друг от друга.