Мои посмертные воспоминания. История жизни Йосефа «Томи» Лапида - Яир Лапид Страница 5

Метроном его жизни задавал ей очень медленный ритм. По телефону он говорил раза два-три в день, а в десять вечера слушал новости по радио. Всегда находил время поговорить со мной и выслушать. Я был единственным ребенком, и у меня не было соперников. По воскресеньям он брал меня на футбол, когда играла команда Воеводины. Даже сегодня я помню ощущение своей маленькой ладошки в его теплой руке, когда мы шли на стадион.

Иногда я удивляюсь, куда девалось все то время, которое было в распоряжении отца. Как ему удавалось жить столь неторопливой жизнью – без телевизора, компьютера, мобильного телефона, даже без машины? Может, секрет как раз в отсутствии всей этой техники, якобы призванной экономить время, а на самом деле пожирающей его?

Но при этом по сравнению с маминым темп жизни отца казался просто ураганом. Лизи, моя няня, каждый день будила меня, мыла, готовила завтрак, одевала и приводила в родительскую спальню, в то время как мама еще лежала в кровати. Обняться мы не могли, поскольку она была намазана кремами от морщин, поэтому рассматривала меня на расстоянии и, посылая воздушный поцелуй, отправляла в детский сад или в школу.

Только когда отец уходил в свою контору, мама вставала. Она делала небольшой обход дома, проверяя, помыла ли горничная полы и натерла ли их до блеска, на чем ее «рабочий день» заканчивался. Все оставшееся утро уходило на разговоры с подругами по телефону, прогулки по магазинам или встречи за чашкой кофе в кондитерской «Дорнштатер» в центре города. Обед в столовую с массивным столом из красного дерева нам подавала горничная в белом переднике. Во время обеда я должен был сидеть прямо, держа руки по швам, и ни в коем случае не облокачиваться на стол. Если я на минуту забывался, няня должна была принести две книги, и я обедал, удерживая их под мышками.

После трапезы мама бывала совершенно без сил. Она уходила спать на пару часов, чтобы встать с новыми силами – для игры в бридж, которая ожидалась к вечеру или у нас, или у одной из подруг. Если они с отцом были приглашены на вечер, она оставалась дома и читала в саду или на террасе на крыше. Иногда она занималась со мной. Мама очень быстро обнаружила, что у меня нет способностей ни к музыке, ни к пению, ни к рисованию, что немало расстраивало ее, поскольку она была абсолютно уверена, что самое главное в жизни человека – это красота. В качестве компенсации за мою бесталанность она купила мне игру «Квартет», в которой нужно было собрать из карточек четыре рисунка разных художников. Так в возрасте семи лет я узнал, что был такой испанский художник – Бартоломе Эстебан Мурильо, который написал много прекрасных картин: «Маленький продавец цветов», «Маленький нищий», «Дети, играющие в кости» и самую мою любимую – «Мальчики, поедающие виноград и дыню», на которой один из мальчиков ест дыню, а второй – виноград, держа гроздь над головой и опуская ее в запрокинутый рот, как Грета Гарбо в роли королевы Кристины.

Не случайно моей любимой картиной было изображение мальчиков с едой. Много лет спустя, когда я уже прославился как ненасытный обжора, я обычно представлял это так, как будто восполняю утраченное в гетто. Это заставляло людей замолчать, но в этом не было ни капли правды. Я всегда любил поесть – всю жизнь, сколько себя помню. И не только я, но и все, кто меня окружал. Сегодняшние газеты пестрят кулинарными рецептами и отзывами о ресторанах, но все это пустяки по сравнению с тем, какую колоссальную роль играла еда в той жизни.

Большая часть моих детских воспоминаний связана с едой, с разговорами о ней, с секретными рецептами, со спорами о том, у кого лучше кухарка, с видом кладовой, в которой покачиваются колбасы «Пик» и «Херц» и связки сосисок, а за ними – разноцветные банки с запасами на зиму: варенье из сливы, клубники, абрикосов; вишневый, грушевый и персиковый компоты; маринованные и соленые огурцы – десятки аппетитных банок стояли рядами и ожидали своего часа.

Каждое утро мама обсуждала с кухаркой меню на обед и ужин. Это была длинная и основательная беседа. Блюда определялись по времени года. Калории не играли никакой роли, хотя мама иногда заставляла отца садиться на диету. В таких случаях после выступления в суде он тайком отправлялся в кафе «Слобода», чтобы полакомиться там гусиной печенкой с паприкой. Если я рано освобождался в школе, он брал меня с собой и заказывал мне пару сосисок с хреном (при условии, что я не проговорюсь маме). Раз в году летом, во время каникул в суде, отец ездил на две недели в санаторий в чешский Карлсбад, сбрасывал там десять килограммов и возвращался домой, чтобы снова быстро набрать их.

Двое моих дядьев (которые сообща владели фабрикой по изготовлению зеркал) и отец, самый старший из братьев, довольно часто выезжали на охоту. Иногда отец брал меня. Мы вставали в воскресенье в пять утра и ехали десятки километров в район деревни Кач, славившийся охотничьими угодьями. (Жители деревни гордились тем, что в ней в 1875 году родилась Милева Марич. Милева, дочь сербского офицера, была талантливой девушкой, и родители послали ее учиться математике в Швейцарию. Она встретила там студента-еврея, который был на четыре года моложе ее, они полюбили друг друга и поженились. Его звали Альберт Эйнштейн.)

Младший из трех братьев Лампель – Лаци – был самым серьезным охотником. В комнате с охотничьими трофеями на его вилле стены были увешаны оленьими рогами, а софу покрывала шкура медведя, убитого дядей в Карпатах. У дяди Лаци был дорогой охотничий пес, породистый пойнтер по кличке Лорд, с гордо поднятой головой и прямым хвостом, как и положено аристократу. В одно прекрасное, очень подходящее для охоты утро дядя Лаци заболел. После долгих уговоров он согласился дать пса моему отцу и дяде Пали. Когда мы вышли в поле, Лорд быстро обнаружил фазанов и согнал их. Отец и дядя Пали выстрелили, но ни с одной птицы не упало ни перышка. Мы продвигались за Лордом, продолжавшим держать след, пока снова не вышли на птиц, скрывавшихся в чаще. И снова взлетели птицы, и снова промахнулись два охотника-любителя. Лорд посмотрел на них с презрением, повернулся и побрел в сторону дома.

Я описываю не только свою реальную жизнь, но и ту, которая не состоялась. Отец хотел, чтобы я был похож на него, и я хотел того же. В некотором смысле я даже преуспел в этом. Нет ничего случайного в том, что я, как и он, стал юристом и журналистом – только в другой стране и будучи совершенно другим человеком. Иногда я спрашиваю себя, что было бы, если бы из истории исчез один год – с марта 1944-го по июнь 1945-го – год уничтожения евреев Венгрии и Югославии. Я жил бы в соседней вилле, а может быть, и в той же самой, унаследовал бы процветающую практику отца? Женился бы на красавице по имени Ружи, дремал бы в полдень в «господской» в кресле напротив картины на стене, а вечером писал бы в «Мадьяр Ирлап», одну из самых крупных венгерских газет, ностальгическую статью о покойном Махатме Ганди?