Мои посмертные воспоминания. История жизни Йосефа «Томи» Лапида - Яир Лапид Страница 4

Я снова и снова перечитывал это письмо, на протяжении долгих лет пытаясь связать образ благоразумного, рассудительного человека, каким я его знал, и мелодраму, которая видится мне в этих строчках. Возможно, нам никогда не будет дано узнать всей правды о наших родителях, но мне представляется, что этот момент отчаянного одиночества был единственным в удивительно спокойной и размеренной жизни моего отца.

Насколько я мог судить, сила этого союза была в том, что он устраивал обоих. Отец обеспечил маме комфортную жизнь, к которой она стремилась, а взамен получил самый красивый в городе цветок, чтобы носить его на лацкане своего пиджака. Было ли это любовью? А кто-нибудь знает, что такое любовь?

У нас была просторная трехэтажная вилла с фасадом на привокзальную улицу. В большом саду цвели розы и груши. На первом этаже располагались адвокатская контора отца и комнаты для прислуги. Родительская спальня, моя комната, комната няни и гостевая (которая обычно пустовала) находились на верхнем этаже.

На втором этаже были большая гостиная, столовая и еще одна просторная комната, называвшаяся «кабинетом», обставленная с тяжеловесной элегантностью: богатая библиотека, письменный стол и большое кресло, в котором отец имел привычку иногда дремать. И конечно же, большая кухня, в которой всем заправляла кухарка – толстая венгерка, готовившая на газовой плите, поскольку уже тогда газовый завод в Нови-Саде провел по всему городу газ (когда я перебрался в Землю обетованную, то обнаружил, что газ продается здесь в баллонах, и понял, в какую примитивную страну попал). Имелся и кухонный лифт – на случай, если мы захотим обедать наверху, на террасе.

Сегодня мне кажется, что только очень богатые люди живут так, но тогда это была обычная жизнь зажиточных буржуа, по праву считавших себя краеугольным камнем общества. Это было устоявшееся мнение и слуг, и господ, и никому не приходило в голову подвергнуть его сомнению. Кухарка и горничная, жившие с нами, были венгерки. Садовник, приходивший раз в неделю, – серб. Лизи, моя няня, – швабская немка. До самой старости я затруднялся чистить свои ботинки – и не только из-за избыточного веса, а главным образом из-за того, что с детства в моем сознании укрепилось мнение, что это должна делать прислуга.

Однако основным достоинством этого статуса был не размер дома или количество прислуги, а размеренный темп жизни.

Отец вставал в восемь утра, читал газету и спокойно завтракал, пока мама не напоминала ему из постели – с помощью маленького колокольчика, – что в десять ему надо быть в суде. Тогда он спускался в свой «офис», где его уже ждали два стажера с документами. Он важно усаживался за свой стол, и одна из двух секретарш подавала ему кофе (в фарфоровой чашке фирмы «Розенталь»). Затем он отправлялся в суд пешком. В перерыве между заседаниями перекусывал в соседнем кафе, просматривая еженедельники, и возвращался в фиакре домой.

После семейного обеда он усаживался в кресле в «кабинете» и дремал четверть часа. Затем снова отправлялся в контору, принимал клиентов, просматривал документы, диктовал письма, а около шести вечера поднимался наверх, слушал радио, читал или уходил с мамой на ужин, после которого они играли в бридж. Раз в неделю он ездил на поезде в город Суботица (в ста километрах от Нови-Сада) и оставался там на пару дней, чтобы отредактировать воскресное приложение к венгерской газете «Анфель», которой владела богатая еврейская семья. Раз в неделю он писал статью – как правило, от руки, – а затем печатал ее на пишущей машинке «Ремингтон». В обществе евреев своего круга он слыл умеренным либералом. В день моего рождения – 27 декабря 1931 года – он написал статью о Махатме Ганди и его справедливой борьбе против британского империализма.