Жили-были на войне - Исай Кузнецов Страница 5

Долиной, собственно, называлось небольшое местечко, стоявшее где-то выше по течению, а здесь, в пустой хате на правом берегу, жило с десяток понтонеров, державших переправу – пару сдвоенных понтонов. Переправа числилась запасной, и солдаты, дежурившие у понтонов, редко брались за весла. Дежурство в Долине считалось своего рода отдыхом.

Была весна сорок четвертого года.

Я ехал в Долину на тряской можаре, “мобилизованной” у кого-то из местных крестьян. Хозяин остался дома, а с лошадью отправил маленькую, миловидную, рано потерявшую молодость женщину, очевидно жену.

Мы медленно тряслись по разбитому машинами и танками проселку. Я полулежал, укрывшись шинелью, положив голову на мешок с пшеном. Одной рукой я придерживал автомат, другой – завернутый в тряпку порядочный кусок мяса. Я вез довольствие для дежуривших у понтонов солдат. Женщина правила лошадью, сидя чуть боком, по-девичьи поджав под себя ноги в старых поношенных сапожках. Из-под белого, в горошек, платка выбивалась тоненькая, небрежно заплетенная косичка.

Она боялась меня. Боялась не за себя, не того, что мы с ней одни в пустынном весеннем поле, под серым, едва подсвеченным невидимым солнцем небом. Не насилия боялась она, хотя, может быть, слегка и насилия.

Она боялась за лошадь.

Боялась, искоса поглядывая на мой автомат, что я вдруг, угрожая оружием, сброшу ее с повозки и оставлю одну посреди поля, угоню лошадь и продам где-нибудь так далеко, что ее и не сыщешь.

Но по мере того, как мы подъезжали к Днестру, ее страх за лошаденку и старую, полуразбитую можару сменялся другим, более сильным. И она невольно оглядывалась на меня, потому что этот новый страх делал меня уже не чужим и опасным, а почти своим, способным избавить ее от опасности, которая, как ей чудилось, подстерегала нас впереди: оттуда, со стороны реки, доносился отчетливый, неприятно близкий гул артиллерийской стрельбы.

Женщина оглядывалась на меня, и в ее испуганном, просительном взгляде было ожидание, что она встретит во мне если не такой же страх, то хотя бы понимание и я прикажу повернуть обратно. Ее широко, по-детски раскрытые глаза смотрели на меня с надеждой и, не находя сочувствия, прятались под густыми темными ресницами. Она отворачивалась… Но по всей ее напряженной, вслушивающейся фигурке я чувствовал, как ей страшно.

Артиллерийская стрельба по ту сторону Днестра, то есть на восточном его берегу, была слышна еще вчера. Сейчас она раздавалась совсем близко. Немцы, окруженные в районе местечка Скалат, прорывались на запад. Наши заслоны отходили под отчаянными ударами окруженных. Отходили на запад, в том самом направлении, в котором наступали наши передовые части. Сейчас грохот артиллерии слышался отчетливо, бой шел где-то недалеко, быть может, совсем близко от переправы.

Показался дубовый лесок, узкой полоской протянувшийся вдоль реки. Навстречу нам бежал солдат. Когда он поравнялся с нами, оказалось, что он мокрый. Мокрыми были гимнастерка, штаны, слипшиеся волосы, в сапогах хлюпала вода. Он обалдело посмотрел на нас и остановился.

Женщина придержала вожжи.

– Хлеб есть? – спросил он хрипло.

Женщина взглянула на меня. Я достал из мешка полбуханки и протянул солдату.

– Что там? – спросил я, но он не ответил, схватил хлеб и побежал дальше.

Женщина проводила его взглядом и с тревогой посмотрела на меня. Мне тоже не хотелось ехать дальше. Но я не мог повернуть обратно. Я вез продукты для солдат.

– Поехали! – сказал я, и она нехотя тронула лошадь.

Мы проехали мимо дубков, еще не успевших зазеленеть, и по отлогому склону спустились к берегу.

На весенней, очень молодой, нестерпимо зеленой траве, выстроившись в две шеренги, стояли вперемешку солдаты, офицеры, сержанты, многие босиком, кое-кто без гимнастерок, мокрые, как встреченный нами солдат. Их было человек сто, может быть, немного меньше, может быть, больше, почти все – без оружия. Всех этих людей объединяла смертельная усталость и плохо скрываемое чувство вины. Впрочем, у солдат постарше то, что казалось выражением вины, было, скорее всего, лишь вежливой данью высокому грузному человеку, стоявшему перед строем.

Это был генерал. Он и еще двое, полковник и капитан, стоявшие рядом с ним, были подтянуты, чисто выбриты, и только их начищенные до блеска сапоги слегка испачканы грязью.

Дорога, по которой мы спустились к берегу, оказалась совершенно разбитой, и, чтобы не завязнуть, пришлось бы свернуть и проехать под самым носом у генерала. Женщина остановила лошадь. Я соскочил с повозки. Сошла и женщина. Мы стояли совсем близко от генерала, и хотя говорил он негромко, отдельные его слова можно было разобрать.

– Где оружие? – спросил он у пожилого солдата, стоявшего без сапог перед строем.

Солдат переступил белыми, похолодевшими ногами и опустил голову.

– Полк? – спросил генерал.

Солдат негромко что-то ответил.

Генерал прошелся вдоль строя и, остановившись возле солдата помоложе, ткнул его рукой в перчатке:

– Где автомат?

Молодой солдат, как и пожилой, опустил голову.

– Полк?

Молодой солдат назвал полк, как я потом понял, тот же, что и пожилой.

Генерал что-то приказал.

На левом фланге передние зашевелились, из задней шеренги как-то боком, не по-военному, вышел молодой лейтенантик.

– Отставить! – скомандовал генерал.

Лейтенант вернулся на место и, как положено по уставу, легонько хлопнул ладонью по плечу стоявшего впереди. Тот сделал шаг вперед, шаг в сторону, и лейтенант строевым шагом вышел вперед.

Лейтенант оказался совсем молоденьким и застенчивым. На гимнастерке у него висела желтая медаль, из тех что “за оборону”, да еще какой-то орден, кажется Отечественной войны. Гимнастерка выцветшая, но ладная. И весь он был подтянутый и ладный, даже слегка щеголеват.

Генерал спросил что-то, резко, начальственно и сурово.

Лейтенант ответил. Я недослышал, но понял, что на вопрос генерала лейтенант ответил, что и он из того же полка, что и солдаты, потерявшие оружие, но из другого подразделения и солдат этих не знает.

Генерал произнес только одно слово.

Я снова не расслышал, но лейтенант вдруг отшатнулся, как от удара, а женщина схватила меня за руку и прижалась ко мне.

Я понял. Генерал сказал: расстрелять!

Полковник, стоявший рядом с генералом, скомандовал, и двое солдат с правого фланга, один с винтовкой, другой с автоматом, вышли из строя и встали рядом с лейтенантом. Генерал кивнул капитану, и тот, подойдя к лейтенанту, вытащил у него из кобуры пистолет и снял ремень. Потом начал отстегивать погоны. Лейтенант, по-видимому, не до конца сознавая, что его ждет, помог ему снять правый погон – не мог поверить, что заслужил такую смерть, потому что воевал хорошо, да и вообще смерть не может, не должна коснуться его, такого еще молодого. И верил, что сейчас раздастся команда “Отставить!”.