Консервативная революция в Германии 1918-1932 - Армин Молер Страница 49

Именно поэтому национал-большевизм укоренен в Германии к северу от Майна и к востоку от Рейнской области. При этом немецкий национал-большевизм всегда будет означать покрытие всей Германии «прусским духом». Уже накануне крушения монархии Го-генцоллернов «Пруссия» была чем-то большим, нежели просто ландшафт или историческая область. В предисловии к своей работе «Прусский стиль» Мёллер ван дер Брук открыто заявляет — «Пруссачество — это принцип». Именно в этой книге он хотел выйти за рамки традиционного восприятия Пруссии, заметно расширив ее суть. Это также причина того, почему есть масса «добровольных пруссаков» (Гегель и многие другие), но при этом нет «добровольных баварцев».

Подобные «добровольные пруссаки» в рамках национально-революционной группы могут быть обозначены как национал-большевики. Например, Эрнст Никит появившийся на свет в семье, где мать была швабкой, а отец — силезцем, всегда чувствовал себя законным наследником старой Пруссии. Его ожесточенное неприятие национал-социализма во многом вызвано оскорблением лозунгами о крестовом походе против Советской России, которые высказывал прибалтиец [Альфред Розенберг].

Именно по этой причине Никиш провозгласил: «Гитлер — это месть за битву при Садове».

Однако нельзя скрыть, что в национал-большевизме был активно представлен мессианский хи-лиастический подход, что в принципе чуждо прусскому духу. Он стремится мощным импульсом покинуть борт тонущего корабля под названием «Запад» и присоединиться к «молодой», «варварской», еще не истраченной силе Востока. В лозунге «Рейх — от Владивостока до Флиссингена» чувствуются мечты о германо-русском мировом господстве, которое казалось вполне достижимой реальностью, нежели какой-то Гитлер.

В этом мессианском звучании появляются свои «пророки», каждый из которых намекал, что только он знает в мельчайших подробностях будущее его страны. Со ссылками на Ницше в послесловии к его работе была составлена программа для большой немецкой политики, состоящая из четырех пунктов. Первый пункт: «Быть смыслом реальности». Третий звучал так: «Мы нуждаемся в безусловном кооперировании с Россией, чтобы родить новую программу, которая не позволит России оказаться во власти английских схем. Никакого американского будущего!». И весьма показателен последний пункт: «Европейская политика несостоятельна и христианские перспективы сулят большую беду». С другой стороны как бы последовал ответ от Достоевского: «Германия нуждается в союзе с Россией... не для временной политики, а для вечного союза... Этим двум великим народом определено изменить облик мира».

У Бруно Бауэра многократно мелькает эхо ленинских слов о том, что русский большевизм был в состоянии осуществить мировую революцию только в союзе с немцами. И он втайне мечтает об удушении Западной Европы. На уровне образов это выразилось в желании замуровать Францию за новой «китайской стеной».

Столь же образным является анекдот тех дней, в котором журналист приходит в гости к престарелому Клемансо. Репортер спрашивает у политика, чем тот занимается. А Клемансо отвечает, что ухаживает за розами в его саду и время от времени залезает на крышу, чтобы посмотреть, не началось ли пришествие новых гуннов. В данном случае нет ничего удивительного в том, что чутко реагирующие на любые изменения в политической сфере англичане в изданной в 1932 году книге говорили о «Русском облике Германии».

После этих долгих перечислений можно более точно описать национально-революционный образец. То, что германская древность означала для фёлькише, средневековая империя — для младоконсерваторов, для национал-революционеров аналогичное значение имеет солдатский король Фридрих и Пруссия. Пруссия, как общность, о которой грезят национал-революционеры, является коренящейся не в крови, не в территории, ни в чем-то другом — это сугубо творчески возведенная конструкция, которая является олицетворением «движения». При этом оно связано единым ритмом общей направленности. Важным является не столько его «содержание», сколько «цель». Прусское, то есть малонемецкое восприятие вновь и вновь проявляется в национально-революционном отношении: грубоватые черты, жесткое ядро, из которого неоднократно наносится удар.

На фоне этого фёлькише кажутся пестрым маскарадом, даже более дисциплинированные младоконсер-ваторы воспринимаются цветастыми на фоне серого облачения технически-цивилизованного мира, в котором пребывают национал-революционеры. Однако было бы ошибочно приписывать такое же восприятие русским большевикам.