Гардемарины. Трое из навигацкой школы - Нина Соротокина Страница 49

— Я давно тебя знаю, да имя забыла. А ночью вспомнила. Скажи, курсант, согласен ты ради меня жизнью рисковать?

— Нет, — быстро сказал Алексей.

— Боишься?

— Я ничего не боюсь, сударыня. Но обстоятельства таковы, что именно сейчас мне очень нужно быть живым. Простите меня.

— Ты даже не спросишь, зачем ты мне нужен?

— Вы ошибаетесь, я вам не нужен.

— Вот как заговорил? А подарки любил получать? — Анастасия повысила голос, забыв о предосторожности. — Неужели тебе маменька больше меня нравилась, испорченный ты мальчишка?

— Я вас не понимаю… — голос Алеши дрогнул.

— Ты не знаешь, кто я? — удивленно спросила Анастасия.

— Фея, — пожал плечами Алеша, а сам с испугом всматривался в красавицу.

Анастасия посмотрела на него внимательно, пытаясь найти в бесхитростном его взгляде корыстные мысли или злой умысел, и вдруг расхохоталась.

— Знаешь, как мать тебя называла? Алеша-простодушный. Видно, ты такой и есть…

— Так вы?..

— Анастасия Ягужинская, любовницы твоей дочь… Алеша совершенно смешался, впору голову от стыда под мышку сунуть.

— Вы ошибаетесь! Я никогда не был… поверьте, — и, стараясь обрести почву под ногами, спросил: — Что с Анной Гавриловной?

— Ничего не знаю. Сама бежала из-под стражи. А спаситель мой — кавалер де Брильи — волк в агничьей коже. Он везет в Париж бумаги заговорщиков.

Так вот зачем они встретились… Сейчас Анастасия Ягужинская потребует, чтоб он и дальше служил ее матери и еще каким-то грозным, неведомым силам. Алеше хотелось в ноги ей броситься:

«Отпусти! Мне Софью спасать надо!» Но ничего этого он не сказал вслух.

Анастасия, путаясь в мантилье, достала с груди плотный, перевязанный лентой пакет и протянула Алексею.

— Вот эти бумаги. Я их у де Брильи выкрала, а на их место положила другие листы — из сонника выдрала да теми же нитками и зашила. Я думаю, что эти бумаги похитили, — она склонилась к Алешиному уху, — у вице-канцлера, и их надо ему вернуть. Но помни — только самому Бестужеву, из рук в руки… Да, расскажи, как они к тебе попали, и он поможет моей матери.

— Да вы что? Как же я к Бестужеву попаду? Шутка сказать… Здрасте, вице-канцлер, я к вам… — дурашливо тараторил Алеша.

— Да уж постарайся! — Анастасия даже ногой топнула, с силой засунула бумаги ему под камзол, но вдруг сменила тон на печальный и просительный: — Сделай, голубчик, как прошу. Это очень важно. И прощай! Поверь, я не виновата… — добавила она и быстро его перекрестила.

Алексей хотел было сказать, что и он не виноват и что поручение ее никак не выполнимое, но Анастасия уже подхватила юбки, и каблучки ее, выбивая тревожную трель, застучали по лестнице.

Алексей приоткрыл дверь подвала, осмотрелся, потом стремительно перемахнул открытую лужайку и, нырнув в кусты бузины, остановился, чтобы перевести дух.

Дом спал. Где-то квохтали куры. Пестрый хряк поднял из лужи голову и глянул на Алексея мутными, злыми глазками. Вдруг сверху с балкона раздался смех. Анастасия смеялась так беспечно и весело, словно не только тайные бумаги передала Алексею, но и все свои заботы, и тут же забыла о заговоре, о неожиданно обретенном посыльном и о матери, которая сидит в крепости.

Алексей потер обожженные крапивой руки и решительно зашагал вдоль озера.

«Нет, господа, я не слуга вам! Я ничего не понимаю в ваших интригах и заговорах. Пусть здравствует дочь Великого Петра — Елизавета. Таскайте сами каштаны из огня! Бросить эти чертовы бумаги под куст, и пусть леший творит над ними свои заклинания».

Так уговаривал он себя, пробираясь через сухостой и прыгая с кочки на кочку. Выйдя наконец на торный тракт, если можно было таковым назвать полусгнившую гать, он уже знал, что ноги принесут его не в Микешин скит — это потом, а в родную деревню. У маменьки добудет он себе быстрого коня, а бумагам найдет посыльного, который и передаст их вице-канцлеру «из рук в руки». Вот только кто поедет в Петербург? Он вспомнил отца Никанора — стар и немощен, и однорукого майора — соседа, тертый калач, но брехун, и дальнего родственника Силантия Потаповича, который, конечно, по бедности, гостит у маменьки… И все эти люди казались совершенно неспособными на подобное поручение.