Тайная дипломатия Кремля - Леонид Млечин Страница 48

Летом 1926 года Савелия Литвинова командировали в торгпредство в Италию, но буквально через пару месяцев он вернулся в Берлин. Однако теперь в торгпредстве места ему не уже нашлось, несмотря на вмешательство влиятельного брата, в ту пору заместителя наркома иностранных дел. Торгпредства подчинялись другому наркомату — внешней и внутренней торговли… Савелий пытался заняться бизнесом, но неудачно.

«Твоя беда, Савелий, — укорял его московский брат, — в том, что ты совершенно не знаешь наших порядков и психологии наших людей… Поэтому тебе и не удалось установить правильных отношений с советскими учреждениями, с советскими людьми… Ты всегда верил в чудо, в кривую, которая, действительно, как всегда, вывозила. От души желаю тебе этого и в настоящий момент».

Осенью 1928 года Савелий Литвинов приехал в Париж. И тут от него потребовали расплатиться по векселям, выданным берлинским торгпредством. Сумма немалая — 25 миллионов тогдашних франков. Советское торгпредство назвало векселя «грубой подделкой». Когда Савелия Литвинова арестовали, он кричал: «Не я мошенник, мошенники — в торгпредстве!»

29 декабря 1928 года Ворошилов обратился к Сталину: «Судя по секретным телеграммам ТАСС, дело Савелия Л. принимает скандальный характер. Свистопляска печати, сенсационные разоблачения, всякие вымыслы и инсинуации окрашивают это дело в яркий колорит.

Все это, несомненно, просочится к нам (через иностранную прессу, через ТАСС и другие каналы). Я полагаю, что мы должны осветить это дело в наших партийных и советских газетах. Надо толково и подробно изложить махинацию Савелия Л. и его сообщников, чтобы пресечь всякие кривотолки и слухи, которые неизбежно у нас начнут циркулировать».

Сталин согласился и велел написать о процессе над Савелием Литвиновым. Газетная заметка появилась 29 января 1930 года.

Дело рассматривал французский суд. Процесс начался в январе 1930 года. Присяжные должны были решить вопрос: Савелий Литвинов — жертва интриги или преступник. Тем временем Максим Максимович уже стал наркомом. История с братом доставила ему много неприятных минут.

Адвокат советского торгпредства пытался укорить Савелия: «Вы носите знаменитое имя. Ваш брат — министр иностранных дел республики, занимающей одну шестую часть всего земного шара. Вы пытались спекулировать на этом славном имени. Вы хотели смешать вашего брата с грязью так, как это делают эмигранты… Подумать только, что этот брат любит вас. Да, этот сильный человек имел слабость: он не мог отречься от брата, он заботился о вас, он хотел устроить вас на службу». Но Савелий рассказал немало любопытного о более чем сомнительных финансовых операциях советских учреждений за границей. Савелий свалил всю вину на одного из руководителей Наркомата торговли, старого большевика Владимира Захаровича Турова (Гинзбурга), который был убит в Москве при невыясненных обстоятельствах. Турова похоронили на Новодевичьем кладбище.

А Савелий Литвинов утверждал на суде, что выполнял приказ Москвы, добывая деньги для Коминтерна. Когда разгорелся скандал, Турова убрали как нежелательного свидетеля. «А если бы я не подчинился приказу, то и меня уже давно не было бы в живых», — добавлял Савелий Максимович. Суд оправдал Савелия Литвинова. «Правда» откликнулась заметкой под заголовком «Гнусный акт французского «правосудия».

Эта скандальная история не повредила Максиму Максимовичу, как и разговоры о том, что он примыкает к «правым» — Николаю Бухарину и главе правительства Алексею Рыкову. Вместе с тем Сталин писал Ворошилову из Сочи в 1929 году, где отдыхал: «Держитесь покрепче в отношении Китая и Англии. Проверяйте во всем Литвинова, который, видимо, не симпатизирует нашей политике». Но при этом Сталин доверял Литвинову. Немного в истории советской дипломатии найдется такого рода телеграмм, как та, которая была утверждена на заседании политбюро в мае 1931 года. Она адресована Литвинову, участвовавшему в заседании подготовительной комиссии по разоружению в Женеве:

«Ваши выступления в Женеве политбюро считает правильными по существу и безупречными по форме и тону. Не возражаем против участия во всех названных вами Женевских комиссиях и подкомиссиях в форме, в которой вы найдете целесообразным».

Максим Максимович чувствовал себя уверенно. В 1935 году Литвинов обратился с подробным письмом к секретарю ЦК Н.Н. Ежову, который пользовался поддержкой Сталина и входил в силу:

«Многоуважаемый Николай Иванович!

Я вынужден написать Вам о своей охране. Я свыше 10 лет подряд езжу ежегодно за границу как по служебным делам, так и для лечения, но до последнего года всегда обходился без всякой охраны. Много раз ГПУ предупреждало о якобы готовящихся на меня покушениях, но все это оказывалось вымыслом. Информаторы НКВД, зная о моих частых поездках за границу, сочиняют информацию, которая, вероятно, хорошо оплачивается, не заботясь о правдивости своих сообщений. Были сообщения, когда они называли фамилии лиц, якобы готовившихся совершать покушения, и даже с какими паспортами они должны были приезжать в Женеву, но при проверке таких лиц никогда в Женеве не оказывалось.

Надо Вам знать, что нынешний глава Женевского правительства, левый социал-демократ, вполне наш человек, который, не полагаясь на свою полицию, своими путями проверяет наши сообщения о мнимых террористах, и результат всегда получается отрицательный. Во всяком случае, до сих пор ни малейших признаков слежки за мною за границей не наблюдалось. А как Вы сами знаете, я в прошлом году был в Мариенбаде, затем в Меране, а затем в Женеве без всякой охраны, и ничего не случилось, несмотря на грозные предостережения НКВД.

Считая, однако, возможность покушения теоретически допустимой, в особенности когда я засиживаюсь подолгу в одном городе, как, например, на курорте или в Женеве, я с прошлой зимы дал согласие на сопровождение меня двумя сотрудниками НКВД при условии, однако, производства охраны согласно моим собственным указаниям. Вы должны согласиться, что при моем опыте и знании заграницы я лучше Ягоды и его сотрудников понимаю, где и когда следует “охранять”. Я ездил таким образом несколько раз с этими сотрудниками, и никаких недоразумений у меня с ними не было.

К сожалению, в данное время Ягода, очевидно основываясь на явно ложной информации, дал инструкцию своим сотрудникам не считаться с моими указаниями и навязывать мне свои формы охраны, которые не только раздражают меня, но явно дискредитируют меня, а зачастую привлекают ко мне ненужное внимание и раскрывают мое инкогнито. Тов. Суриц смог бы рассказать Вам, как некоторые иностранцы узнали меня в Мариенбаде благодаря нелепому поведению сотрудников НКВД.

Усвоенная теперь сотрудниками НКВД форма охраны меня не только раздражает, но в чрезвычайной степени угнетает, делая меня иногда совершенно неработоспособным. Там, где нужно, я не возражаю против охраны, хотя за мною по Женеве ходят иногда четверо швейцарских агентов и двое наших. Необходимо, однако, время от времени уединиться, погулять совершенно свободно, не чувствовать за собой топота шагов — только тогда я могу обдумать какую-нибудь проблему или необходимое выступление…

P.S. Я уже не говорю о том, что надуманные в Москве меры охраны требуют огромных валютных расходов, абсолютно ненужных».