Я - смертник Гитлера. Рейх истекает кровью - Хельмут Альтнер Страница 48

Возвращаюсь, чтобы найти винтовку. Мне приходится вытаскивать ее из-под груды битого кирпича. Потолок частично обвалился, стены тоже обрушились. Мне повезло, что я не сидел рядом с бойницей, иначе мне пришлось бы худо. Ногам и голове невыносимо больно, перед глазами словно повисла мутная пелена. Я с трудом карабкаюсь по железной опоре и падаю на землю.

Затем медленно поднимаюсь и иду к мосту. Мир вокруг меня заметно изменился. Солнце уже не сияет столь же ярко, как утром. Перед моими глазами плывет пелена из красных крестов и звезд, мои ноги словно налиты свинцом. На улицах ни единого человека, лишь у входа в бункер стоит санитарка и смотрит на мост. Я сворачиваю на улицу, что ведет к заводу, и пересекаю площадь. Усталость притупила сознание, я, шатаясь, бреду вперед, словно пьяный или годовалый ребенок, который только-только учится ходить. Один раз я спотыкаюсь, падаю на колени и начинаю стонать от безумной боли.

Заводские ворота возникают впереди, словно сквозь белый туман. Я подхожу к ним и останавливаюсь, чтобы немного успокоиться. Затем короткими, осторожными шагами иду по заводу. Мне на глаза попадается солдат. Сначала он как-то странно на меня смотрит, затем вновь исчезает в лабиринте переходов. Натыкаюсь на другого солдата. Он явно идет в мою сторону. Я осторожно приближаюсь к нему и останавливаюсь. «На кого ты похож?» — говорит он мне. Затем мы идем вместе. Это Блачек, вестовой нашей роты.

Он говорит мне, что командный пункт полностью разрушен, цех над ним обрушился. Сам он был вместе с одним офицером, когда «сталинские органы» и артиллерия противника одновременно открыли огонь. Когда он вернулся, то увидел, что наши товарищи, которых отвели от моста, забыв про меня, все как один мертвы.

Мы с ним идем дальше и вскоре приходим в бойлерную. Через дорогу к огромной горе шлака протянулись железнодорожные рельсы. Рядом стоят несколько груженных углем вагонов, над нашими головами застыл гигантский подъемный кран. Ворота, ведущие к железнодорожным путям, открываются, хотя и с трудом. Мы переходим через железнодорожное полотно. Перед нами до станции Шпандау-Вест тянутся рельсы городской железной дороги. Между рельсами промышленной ветки и городской линии тянется узкая полоска травы. Мы идем по ней в направлении Рулебена. Неожиданно я нажимаю на курок моей винтовки, но ничего не происходит. Я осматриваю свое оружие. Патрон на месте, но магазин погнут. В принципе винтовку можно выбросить, все равно теперь от нее никакой пользы.

Неожиданно на набережной вырастают фигуры в коричневой форме. От испуга мы наталкиваемся друг на друга и падаем. Слишком поздно. Люди в коричневом нас заметили и теперь приближаются к нам. Затем они поднимают вверх руки. Мы встаем, и они опускают руки. Это немцы.

Подойдя к нам ближе, они говорят, что по ошибке приняли нас за русских, так же, как и мы их. Дальше мы идем уже все вместе через подземный переход под городской железной дорогой. Посреди улицы стоит танк. Мы осторожно пробираемся вдоль набережной к баракам лагеря. Другие, в основном молодые ребята, пытаются попасть в Шпандау-Вест, чтобы раздобыть гражданское платье или найти убежище у родственников. Они уверены, что у них все должно получиться, и страшно рады, что смогут наконец выбраться из этого кошмара.

Затем наши пути расходятся. Налево от нас расположены бараки лагеря для иностранных рабочих. Перед ними стоят люди с темными лицами и, засунув руки в карманы, молча наблюдают за нами. По дорожкам дачных участков позади бараков какие-то иностранцы тащат тюки постельных принадлежностей и мебель. Другие громко говорят нам до свидания и, весело болтая, исчезают в туннеле, что проходит под полотном городской железной дороги.

Сначала мы пребываем в растерянности и не знаем, что нам делать, но затем решаем идти на дачные участки. Там по обеим сторонам дороги виднеются ярко раскрашенные летние домики. Мы открываем калитку и идем через сад. Из сарая выходит женщина и испуганно смотрит на нас. Рядом с ямкой, выкопанной в земле, стоят мальчик и девочка. Они укладывают в ящик одежду и еду, чтобы потом закопать. Блачек снимает вещмешок, и мы спрашиваем у них, как обстоят дела. Они ничего не знают. По словам заводских сторожей, которые живут здесь же на дачных участках и вернулись сегодня утром, русские уже заняли завод. Мы говорим им, что сами только что оттуда, но они нам не верят. Они уверяют нас, что русские заняли вокзал Шпандау-Вест и теперь время от времени ведут обстрел по дачным участкам. Этим утром эсэсовцы прочесали сады и без суда и следствия расстреляли прятавшихся там солдат, а также тех владельцев участков, которые их у себя приютили.

Затем они идут в летний домик и выходят оттуда, прижимая к себе ворох гражданской одежды. Мы идем в дровяной сарай, сбрасываем с себя форму, скатываем ее, положив внутрь пистолеты. Правда, передумав, я кладу пистолет в карман — на всякий случай, если нас вдруг обнаружат эсэсовцы. Мы отдаем нашу форму женщине, чтобы она закопала ее в саду.

Мои новые брюки болтаются на мне, как на вешалке, как, впрочем, и пиджак. А еще они такие грязные, что мне не по себе в этой одежде. Но, может, это лишь потому, что я вот уже четыре года не носил гражданского платья ^[102]. Блачеку повезло больше, чем мне, его даже с расстояния в десять шагов не примешь за солдата. Порывшись в вещмешке, он достает детям немного печенья и конфет из фронтовых пайков. Этими пайками его мешок забит до отказа. Первоначально пайки предназначались для всей нашей роты, и их удалось спасти лишь потому, что Блачек, куда бы он ни пошел, неизменно берет с собой мешок. Ведь кто знает, куда его могут отправить, а мешок всегда при нем. Затем мы прячем этот мешок под какими-то старыми вещами и идем в летний домик, где женщина уже сварила для нас на спиртовке немного кофе. Мы пьем его с печеньем. Затем она подогревает немного воды, и я умываю лицо. Рана над глазом открылась, и в глаз мне стекает полоска грязи. Блачек осторожно промывает мне рану, обстригает волосы вокруг другой раны на голове и тоже обрабатывает ее. «Тебе крупно повезло, что твой череп остался цел», — говорит он. Женщина достает пластырь и заклеивает мне рану.

Мужчина советует нам идти в соседний сад — его хозяин бежал. Там есть блиндаж, где мы можем отдохнуть.

Мы медленно поднимаемся. Наши армейские сапоги плохо сочетаются с гражданским платьем, и мы чувствуем себя не в своей тарелке. Перелезаем через забор на соседний участок, открываем дверь в блиндаж и запираемся изнутри. Блачек чиркает спичкой, и мы открываем еще одну дверь и по крутой лестнице спускаемся вниз. Самодельное убежище до отказа набито одеждой и постельным бельем. На полу сундуки и огромные корзины. Мы сдвигаем их в сторону и ложимся среди тюков одежды, чтобы нас не сразу обнаружили. Затем мы закуриваем, и в темноте светятся два огонька, словно два светлячка. Мы заворачиваемся в одеяла и пытаемся уснуть, но пережитое за день лишает нас сна. Раздается стук в дверь. Я поднимаюсь с пистолетом в руке и открываю дверь. Это всего лишь хозяйка соседнего дома. Она принесла нам поесть и огарок свечи. Я вновь закрываю дверь и осторожно спускаюсь вниз, стараясь не разлить суп. Мы ставим свечу на ящик и едим.