Империя. Роман об имперском Риме - Стивен Сейлор Страница 47

С вступительными процедурами покончили быстро, чтобы скорее перейти к неотложному делу об убийстве Луция Педания Секунда и о наказании рабов. Писец вслух изложил обстоятельства произошедшего. Он читал совершенно бесстрастно, даже когда речь шла о непристойнейших деталях, зато сенаторы то и дело позволяли себе грубые насмешливые возгласы. Пасть от руки раба считалось не только возмутительным, но и позорным, а при таких обстоятельствах – в соперничестве из-за другого раба – и вовсе скандальным. Даже избегни Педаний смерти, его выставили бы на посмешище. Но он стал жертвой невообразимого злодеяния: умышленного акта насилия, осуществленного в его доме тем, кто тоже являлся его собственностью.

Затем были прочитаны соответствующие законы. Статуты полностью отвечали тому, что помнил и приводил накануне брату Тит. Если раб убьет хозяина, то все рабы в доме последнего подлежат допросу под пыткой и караются смертью, опять же – все без исключения. Четыреста рабов уже допросили. Теперь их содержали в доме Педания под стражей в ожидании решения сенатского суда. Тем временем за городом, на Аппие вой дороге, уже готовили кресты для немедленных казней.

Нерон, восседающий на возвышении, молчал и просто наблюдал за происходящим, как часто поступал в ходе обычных слушаний сената.

Сенаторов призвали поочередно вставать и выражать свое мнение: следует ли в данном случае всецело и преданно соблюсти закон без смягчения и поправок?

Многие, не дожидаясь приглашения, попросту выкрикивали реплики, и в зале воцарились шум и гам. Тит различил возгласы: «Убить их сей же час!» и «Закон есть закон!». Но прозвучали и многие возражения: «Слишком сурово!» – «Пощады!» – «Должны быть исключения!»

Нерон заткнул уши, будто какофония причиняла ему боль. Он подал знак Сенеке, тот шагнул вперед и призвал к порядку.

– Выступит ли кто-нибудь официально в поддержку отмены или смягчения наказания? – спросил он.

В зале загудели, и великое множество голов завертелось по сторонам, но никто не встал. Сенека уже открыл рот, готовый продолжить, когда Тит звучно откашлялся и поднялся.

Сенека удивленно взглянул на него:

– Ты желаешь говорить, сенатор Пинарий?

– Желаю.

Все взгляды обратились к Титу. Его бросило в жар. Голова закружилась. Ладони внезапно вспотели. Если не сосредоточиться, восковая табличка с речью выскользнет из рук…

Тут он осознал, что руки пусты. Табличка! Где же она? Тит огляделся и нигде не нашел записей. Были ли они при нем раньше, когда получали ауспиции? Он не помнил. Может, оставил в паланкине? Тит совершенно растерялся. Тем временем его сверлил взорами весь сенат. В зале повисла мертвая тишина.

Теперь придется либо сесть, не сказав ни слова и представ полным глупцом, либо выступить без записей. Сумеет ли он? Он пересматривал речь так внимательно, что наверняка запомнил если не изящные фразы, над которыми столько трудился, то хотя бы главные постулаты. Тит снова прочистил горло и сделал глубокий вдох.

– Цезарь, – начал он, кивнув Нерону, – и мои досто почтен ные коллеги-сенаторы! Нам всем известно о толпе, собравшейся у входа. Я должен признать, что по прибытии был застигнут ею врасплох. Полагаю, такое скопление народа стало неожиданностью для всех. Я никогда не видел ничего подобного – а вы?

– Нет, но я и стада жирафов не видел! – крикнул один из сенаторов. – Какое отношение толпа имеет к закону?

Реплику встретили гоготом и разрозненными призывами: «Слушайте, слушайте!»

– Дело в том, – продолжил сбитый с толку Тит, – что когда-то и у простолюдинов случались собрания, где они могли сказать свое слово насчет издания законов… – Он понял, что уходит далеко в сторону от плана выступления.

– Что за речи? – вопросил кто-то.

– Бунтарские! – откликнулся другой. – Подстрекательские!

Тит воздел руки, призывая собрание к тишине:

– Я говорю лишь о том, что люди чем-то взволнованы. Взволнованы и все вы, присутствующие здесь. Возможно, стоит хотя бы выслушать тех, кто просит о милосердии, чтобы уяснить их доводы.

Уже лучше, подумал он, чувствуя, что успокоил слушателей и полностью завладел их вниманием. Он отметил, что писец записывает его слова, без сомнения пользуясь знаменитой системой стенографии, которую изобрел секретарь Цицерона Тирон.

– С учетом обстоятельств зверского преступления, – продолжил Тит, – никто не усомнится в невиновности подавляющего большинства рабов Педания. Случившееся выглядит как преступление страсти, а не медленно вызревавший заговор с участием других рабов. Если прислужник не находился в спальне или не мог хотя бы подслушать происходящее, то как ему удалось бы предотвратить злодейство? Также непреложный факт, что при такой численности рабов – четыреста человек или больше – среди них обязательно найдутся старые и немощные, юные и хрупкие, а также женщины, в том числе и беременные. Должны ли все они умереть, невзирая на невиновность? А если раб слеп? Если он глух или нем…

– А если сразу слеп, глух и нем? – крикнул кто-то.

– Тогда его точно следует убить, поскольку толку от него никакого! – подал голос другой сенатор, вызвав взрыв смеха.

– Если только он не такой же красавчик, как отрок, которого пользовал Педаний, – добавил третий. Это было уж чересчур. На похабника зашикали и наградили его злыми взглядами.

– Сенаторы! – воззвал Тит, пытаясь вернуть внимание публики. – Я задался вопросом: почему нынешнее разбирательство вызвало такой беспрецедентный отклик со стороны множества простых граждан? Мне кажется, я понимаю некоторые причины. Во-первых, подобного преступления давно не случалось – как и перспективы столь массового истребления; по крайней мере, в Риме. Если схожие прецеденты и имели место, то где-нибудь в глубинке, на фермах или загородных виллах, и тамошних рабов никто не знал вне их поселений. Но здешние рабы-домочадцы не таковы. Они находятся в одном с нами городе: живут в нем, трудятся и свободно по нему ходят. Их знают не только прислужники из других домов, но и лавочники, ремесленники и прочие граждане, имеющие с ними дело. Среди них есть мальчики на побегушках и посыльные, портнихи и цирюльники, повара и уборщики; попадаются счетоводы и писцы, глубоко образованные и ценные рабы, заслуживающие известного уважения. Есть новорожденные, только вступившие в мир. Есть те, кто находится в расцвете сил и представляет немалую ценность. Есть беременные, готовые породить жизнь новую. Будущие жертвы – не безликая масса, а человеческие существа, знакомые соседям и родне, а потому не следует удивляться, что в городе поговаривают о чрезмерной суровости закона. При столь неприкрытом протесте, который очевиден даже в сенате, нельзя ли сделать исключение?

«Ну что же, – подумал Тит, – в конце концов, не так и трудно». Он был весьма доволен собой. В тайных фантазиях он представлял, что после заключительного пункта зал взорвется аплодисментами и даже противники восхитятся его отвагой. Вместо того он уловил отдельные выкрики «Слушайте! Слушайте!» и несколько бессвязных одобрительных возгласов, а конец речи и вовсе встретили тишиной, почти такой же глубокой, какой предварилось ее начало.