От Бовы к Бальмонту и другие работы по исторической социологии русской литературы - Абрам Рейтблат Страница 46

В пореформенный период с усилением отходничества, введением всеобщей воинской повинности, развитием земской школы довольно быстро стали расти численность грамотного сельского населения и объем крестьянской читательской аудитории. Новым читателям нужен был материал для чтения. Образованные культурные слои (в лице самых различных их представителей: правительство, церковь, консерваторы, либералы, революционные демократы) пытались создать «книгу для народа», организуя выпуск различных книг и периодических изданий, однако в силу различных причин успешной эта деятельность стала только со второй половины 1880-х гг. До этого времени «книга для народа» занимала ничтожное место в крестьянском чтении. Гораздо более близкой сельскому населению была довольно развитая к тому времени низовая городская литература, которая, претерпев ряд изменений (не носивших принципиального характера), «спустилась» еще на одну «ступеньку» и стала излюбленным чтением деревенского читателя.

В интеллигентной среде подобную книгу было принято именовать «лубочной» (сами крестьяне обычно не называли ее так). Генезис этого термина, применявшегося с 1820-х гг. для обозначения народной гравюры, не совсем ясен. Происходя от слова «луб» (липовая кора), он, по версии И.М. Снегирева, связан с липовыми досками (называемыми в просторечье «лубом»), на которых вначале гравировались первые народные гравюры ³⁷³; по версии Н.А. Трахимовского – с лубяными коробами, в которых разносили эти гравюры офени ³⁷⁴; по версии И.Е. Забелина – с теми же коробами, с оформления (раскраски) которых заимствовалась картинка, используемая в народной гравюре ³⁷⁵. Однако к середине XIX в. этот термин стали применять для обозначения всего сделанного наскоро и некачественно, он имел прежде всего не квалифицирующий (характеризующий), а оценочный смысл. Поэтому и низовую литературу, расцениваемую по критериям «высокой», стали пренебрежительно называть лубочной. Следует отметить, что обычно на обложках подобных книг была картинка, близкая по характеру изображения и раскраски к народной гравюре, что также сближало «лубочную картинку» и «лубочную книгу», не говоря уже о частичной преемственности в сюжетах и жанрах.

Несмотря на то что при своем возникновении выражение «лубочный» применялось для пренебрежительной характеристики определенного типа литературы, сейчас, по нашему мнению, оно может быть с успехом использовано в качестве научного термина. Это связано с тем, что к настоящему времени оно во многом утратило присущие ему оценочные моменты (например, эстетическая значимость лубочной картинки широко признана, регулярно устраиваются выставки и издаются альбомы лучших ее образцов ³⁷⁶) и в то же время исторически связано с данным типом литературы. Ниже лубочной книгой мы именуем издания второй половины XIX в. определенной группы коммерческих издателей (никольских, то есть с Никольской улицы в Москве, апраксинских, то есть с Апраксинского рынка в Петербурге и т.п.) для низового, прежде всего крестьянского, читателя, имевшие, как правило, небольшой объем и картинку на обложке ³⁷⁷.

Основу издательского репертуара лубочной книги составила низовая (или «серобумажная», как называл ее В.Г. Белинский) литература первой половины XIX в. Здесь необходимо напомнить тот нередко игнорируемый факт, что к середине XIX в., наряду с высокой литературой, ассоциирующейся с именами В.А. Жуковского, А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя и т.п., в России сложилась и другая, называемая нами низовой, литература. Она состояла из большого числа регулярно переиздающихся произведений, а также из ежегодно появляющихся книг современного значения (которые, как правило, выходили один-два раза и информировали об актуальных событиях). В первой половине XIX в. эти книги широко обращались в среде провинциального дворянства, мелкого чиновничества, купечества, мещанства, сельских священников, дворовых. Так, например, в 1820-х гг. «Повесть о приключении английского милорда Георга», обработанная М. Комаровым, имелась в домашней библиотеке жены уездного стряпчего ³⁷⁸, в 1830-е гг. авантюрные рыцарские повести о Гуаке, Бове Королевиче, Еруслане Лазаревиче, Франциле Венциане входили в круг чтения сына священника ³⁷⁹. Писатель П.В. Засодимский, происходивший из дворянской семьи, вспоминая о своем детстве в Вологде начала 1850-х гг., писал: «…у нас в людской тоже были грамотеи, любители чтения <…>. От них, помню, в разное время я добывал “Франциля Венециана и королеву Ренцивену”, “Битву русских с кабардинцами”, “Георга, Милорда Английского”, “Стригольников”, “Ведьму за Днепром”». Многие из этих книг он встретил через несколько лет в круге чтения вологодских гимназистов ³⁸⁰.

С 1860-х гг. лубочная книга начинает «уходить» в деревню, но в этот период она еще остается в чтении купечества и ряда других городских слоев: «Дальше “Франциль Венециана” или “«Гуака, или непреоборимая верность” и тому подобных произведений мы не шли, да и то читали больше девицы…» (Москва начала 1860-х гг.) ³⁸¹, «Купеческое молодое поколение попроще под влиянием приказчиков и горничных из “образованных” (служивших у дворян или выходивших из духовной и мелкой чиновничьей среды) усердно читало рыцарские романы <…>. Совсем ребенком среди окружавших меня читателей постарше и я отдал дань этому направлению и годами помнил наиболее примечательные места в прозе и стихах из “Гуака” и “Франциля Венециана”» (Орел конца 1860-х гг.) ³⁸². Д.Н. Мамин-Сибиряк вспоминал, как в конце 1860-х гг. пермские семинаристы восхищались «Повестью о Милорде Георге» и «Битвой русских с кабардинцами» ³⁸³. Даже в конце 1880-х гг. житель города Златоуст Уфимской губернии писал, что там «лубочные издания в громадном ходу, даже и не среди рабочих, а часто попадаются и среди канцеляристов и других подобных лиц, получивших мало-мальское образование» ³⁸⁴.