Пункт назначения - Москва. Фронтовой дневник военного врача. 1941-1942 - Генрих Хаапе Страница 46

Целый день мы не ели ничего существенного. Несмотря на постоянные стычки, батальон продвинулся за день почти на сорок километров. Ночь была холодной. Чтобы согреться, мы слезли с лошадей и шли пешком. Неожиданно в отблесках света горевшей вдали деревушки мы заметили что-то зловеще чернеющее на обочине. Своими очертаниями это немного напоминало пушку, только снизу у него тускло мерцал красноватый огонек. Я схватил Больски за руку.

– Что это такое? – спросил я.

– Я тоже не знаю! Странно, да? – ответил Больски.

– Эй – пароль? – громко крикнули мы.

В ответ – тишина.

Взяв на изготовку свои автоматы и приготовив гранаты, мы осторожно начали подкрадываться к темному объекту. Вдали в небо взлетело несколько сигнальных ракет. В их слабом свете мы рассмотрели очертания двух лошадей и полевой кухни. Это была полевая кухня нашего батальона! Но рядом с ней не было видно ни одного человека. Один из бойцов из роты Больски приподнял крышку котла, и до нас донесся восхитительный запах фасоли, лука и мяса. Да, но куда же подевались наши повара? Не было видно ни убитых, ни каких-либо следов борьбы. Мы начали громко звать нашего повара по имени. В кустах раздался шорох, и оттуда выползли с перепачканными глиной лицами наш повар и трое его помощников. Даже обычно никогда не унывающий помощник повара Земмельмайер из Кёльна присмирел.

– Что, черт побери, с вами случилось? – спросил Больски. – Мы уже подумали, что русские забрали вас с собой! Ну, скажите же, ради бога, хоть что-нибудь! Почему вы дезертировали, бросив свою полевую кухню на произвол судьбы?

Постепенно повар снова обрел дар речи:

– С нашей полевой кухней мы направлялись на командный пункт батальона, когда из темноты к нам вышло около тридцати солдат. Конечно, мы подумали, что это наши. Но когда они с пустыми котелками окружили кухню, мы поняли, что это русские. В этот же самый момент и они увидели, что мы немцы. Они все сразу бросились врассыпную, и… мы тоже убежали!

– Даже не сказав вам adieu? ^[51] – сохраняя серьезное выражение лица, спросил Больски, в то время как вся рота разразилась громким хохотом.

– Ну ладно, подходите ближе, ребята, славно, что вы опять здесь! Я страшно голоден! А вы, герр доктор?

– Как волк!

Каждый получил по полному котелку густого фасолевого супа с мясом и луком. Суп был просто объедение. Мы благодарили Небеса за то, что русские оказались такими боязливыми, когда натолкнулись на нашу полевую кухню. Трудно даже представить себе, что мы могли лишиться нашего славного повара и такой вкусной еды…

К полуночи мы нагнали наш батальон. Он остановился на хуторе недалеко от большой деревни. Голодные солдаты получили свой ужин, и потом почти весь батальон устроился на ночлег в большом сарае, наполовину заполненном сеном и соломой.

– Хорошо, что Нойхофф остановился здесь, а не попытался устроиться на ночлег в деревне! – сказал Маленький Беккер, когда мы зарылись в сено. – В деревне полно иванов, и у них ноги замерзли точно так же, как и у нас самих. Наверняка была бы настоящая бойня за теплые квартиры!

Лежавший рядом с нами Нойхофф не произнес ни слова в ответ. Он мгновенно заснул. Было заметно, что тяготы боев и маршей даются ему тяжелее, чем нам, молодым. Кроме того, на нем, как командире батальона, лежал тяжелый груз ответственности.

Беккер оказался прав. В деревне остановилась на ночлег крупная воинская часть русских, на ближнем краю деревни они даже успели вырыть окопы и траншеи и подготовить оборонительные позиции. Но основная масса вражеских сил разместилась на ночлег у самого выезда из деревни и спешно ушла из нее за полчаса до рассвета. Последние арьергарды русских покидали деревню как раз в тот момент, когда наши подразделения входили в нее с двух разных сторон. Очевидно, русские очень спешили отойти поближе к Москве. Мы могли это понять. Они должны были чувствовать себя очень неуютно, так как наши танковые дивизии и моторизованные пехотные соединения уже были далеко у них за спиной и с неослабевающей силой наступали на города Зубцов, Старица и Калинин.

На следующий день ближе к вечеру мы вышли к действующей государственной (совхозной) молочной ферме и на несколько минут задержались там. Каждый выпил столько молока, сколько смог, наелся вдоволь свежего творога с солдатским хлебом и прихватил с собой несколько головок сыра.

– Угощайтесь, друзья! – набив сыром полный рот, сказал Больски. – Все бесплатно! За все платит дедушка Сталин!

Вокруг нас собрались русские работники фермы и с улыбкой наблюдали за тем, как мы с аппетитом уплетали их продукцию. Крамер сухо заметил:

– Вы только посмотрите, здесь в Советской России все веселы! Даже гражданское население! И это в тот момент, когда мы реквизируем их сыр. В большевизме все-таки что-то есть: никто ничем не владеет, значит, и терять ему нечего!

– Да здравствует отечество трудящихся, хайль Москва! – воскликнул Больски, поднимая свою кружку с молоком.

День спустя, сломив незначительное сопротивление противника, мы заняли маленький городок Бутово ^[52] и захватили большое число пленных. Здесь впервые за долгое время у нас оказалась свободной вторая половина дня и весь вечер. Кагенек, юный лейтенант Гельдерман и я воспользовались этим, чтобы прогуляться по живописным улочкам поселения. По небу медленно плыли фиолетовые облака, напоминая о том, что скоро деревья сбросят свою золотисто-багряную листву и осень скажет нам «прощай». Жители селения оказались очень приветливыми и обходительными.

– Думаю, будет не трудно склонить этих людей на нашу сторону! – заметил Кагенек. – Нам лишь нужно будет вернуть им то, что у них отобрали Сталин и коммунизм. Сейчас для этого есть еще время – но скоро может стать слишком поздно!

У забора перед своим рубленым домом стоял старик. Очевидно, он был дровосеком, об этом можно было судить по большому количеству больших и маленьких топоров и огромным колунам, висевшим на бревенчатой стене дома, и по сложенным повсюду высоким поленницам дров. У старика было очень примечательное обветренное лицо, словно вырезанное из ствола сучковатого дерева, – он мог бы послужить прекрасной моделью для скульптора.

– Взгляни-ка вон на того старика! – сказал я Кагенеку. – Ему наверняка есть о чем вспомнить! Он застал еще царский режим. И был уже в зрелом возрасте, когда большевики зверски расправились с царем и всей его семьей. А потом вторую половину своей жизни он прожил при коммунистах. Интересно, какое мнение сложилось у него о них?

– Уверен, что не очень хорошее. Спорим, что он лишь смирился с властью новых господ в России, но не любил их! – ответил Кагенек. – В противном случае он не смотрел бы на нас так дружелюбно.

– А может быть, он не любил ни царей, ни коммунистов! – вставил Гельдерман. – Суровость его борьбы за существование всегда оставалась неизменной. Русское сельское население всегда пребывало в вечной нужде, невежестве и бедности, как под плетью царей, так и под бичом ГПУ! ^[53]