Пока не сказано «прощай». Год жизни с радостью - Сьюзен Спенсер-Вендел Страница 46

В некотором смысле мы с моим отцом Томом почти незнакомы. Все мое детство он по десять часов в день работал в своей аптеке, и так шесть дней в неделю. Воскресенье он проводил в церкви. Он работал ради нашего блага, я знаю, но мне все равно его не хватало.

Вечерами я лежала без сна, дожидаясь, когда фары его автомобиля осветят подъездную дорожку у дома часов в девять или десять вечера. Много раз я засыпала при свете лампы из коридора, так и не дождавшись его прихода.

Я любила, когда он, подстригая нашу живую изгородь, просил меня собирать и утаскивать большие ветки, ведь работа во дворе была единственным, что мы с ним делали вместе.

В детстве я боготворила папу. Он всегда был добр ко мне.

Но когда я выросла, расстояние между нами тоже выросло. И эту пропасть нельзя было преодолеть, потому что папа неразговорчив. За двадцать пять лет, прошедшие до болезни мамы, он позвонил мне раз пять от силы. Мы жили в миле друг от друга, но он ни разу не пригласил меня зайти к нему на обед или просто посмотреть с ним кино.

И все же папа по-прежнему добр ко мне. Он забирал моих детей после занятий, когда я работала, забирает и сейчас, когда я больше не могу водить. Выполняет разные мои поручения. Водит мальчишек кататься на скутере.

У папы невероятно умные руки. Он может построить или починить все что угодно и всегда уверял нас, что это доставляет ему радость. В нашем доме он соорудил кровати с выдвижными ящиками для мальчишек. Книжные полки для меня. Сделал потолочные карнизы во всех комнатах.

Со временем я поняла, что таков язык любви моего отца: дела, а не слова.

Когда я была здорова, я упархивала утром на работу, потом возвращалась домой и видела разбросанные повсюду детские вещи, тарелки с засохшими остатками еды в раковине, волосы в сливе душа.

«Что ж, — думала я, — такова жизнь».

Но, заболев, я начала обращать внимание на вещи покрупнее. А может, это маленькие вещи стали казаться большими?

Например, облупившиеся водосточные трубы. Тусклые стены, которым не помешало бы прикосновение волшебной палочки доброй феи. Или старый обеденный стол (место выгрузки стираного белья), который годами терзали мои дети, особенно один, рисовавший на нем маркерами.

И я позвонила папе.

— Мне так хочется диванчик с местом для хранения вещей в обеденной зоне, — сказала я. — И еще встроенный развлекательный центр у противоположной стены.

— О’кей. Нарисуй мне эскиз, — кивнул папа.

— Только сначала нам придется, наверное, перекрасить потолок.

— Кому это «нам»? — спросил он.

Упомянутый потолок находился на высоте двенадцати футов и представлял собой конструкцию из деревянных балок и реек, уложенных в пазы, без гвоздей. Такой потолок можно красить только кистью, ни валик, ни пульверизатор тут не подойдут.

— Тебе, папа! Никто не сделает это лучше!

И папа покрасил. С радостью. В свои семьдесят три он целыми днями торчал на стремянке, со свернутой набок шеей, и красил, а я снизу отдавала приказы:

— Балки супербелым! А планки просто белым!

Мы ни разу не говорили с ним о моей сухой руке или о визитах к врачам, которые заканчивались все новыми вопросами без ответов. Мою болезнь мы обходили неловким молчанием. Даже после диагноза, поставленного в июне, папа не сказал мне ни слова утешения или поддержки. Он словно не признавал моей болезни.

Зато он сделал мне роскошный белый потолок.

Просто удивительно, как много меняет обычный слой краски!

После моего диагноза мы с Джоном наняли профессионалов, чтобы они покрасили наш дом в светло-коричневый цвет с коралловой отделкой. А потом папа под палящим флоридским солнцем красил все выходящие на бассейн двери в темно-синий.

Еще я отнесла к таксидермисту чучела рыб-парусников — подновить и почистить. Одну из них, шестифутовую, поймали на крючок папа с мамой в 1962 году. Вторую я выудила из соседского мусорного бака.

И мы повесили рыб рядом с синими дверями. Вот она, волшебная палочка!

Теперь я понимаю, что я тогда делала: устраивала себе гнездо. Создавала дом своей мечты. Такой, в котором мне хотелось бы прожить последние годы. Такой, который я хотела бы оставить мужу и детям в наследство.

Как только наступила относительная прохлада флоридской зимы, я перебралась наружу: там я писала, планировала поездки, строила планы, курила — с каждым днем все больше и больше. Устраивалась подальше от вечно орущего телевизора, трубы Обри и перепалок детей.

Несколько месяцев я просидела под холщовым пологом на цементном бортике нашего бассейна в откидном офисном кресле, любуясь нашим симпатичным двориком. Наблюдала, как с каждым днем толстеют плоды манго. Восхищалась разнообразием пальм.

Здесь надо рассказать еще одну историю о доброте моих родителей. У меня есть друг и бывший сосед по имени Барт — ботаник, владелец оранжереи и ландшафтный дизайнер. Много лет назад он засадил нам деревьями весь двор бесплатно. Почему? «Просто я хочу сделать что-нибудь приятное тебе и твоим родителям. Они так добры ко мне», — сказал он.

Услышав о моем диагнозе, он захотел озеленить еще и наш задний двор. Барт привел меня в свою оранжерею, и мы выбрали хорошие взрослые растения, которые при ином раскладе стоили бы тысячи.

Это были пальмы: треугольные, кокосовые, веретенные, банановые и бутылочные, одно-, двух- и трехствольные. И даже редкая кустовая пальма, которой Барт особенно гордился. Как она называется, я не помню, помню только, что это был невероятно щедрый дар.

(Я посмотрела в словаре. Пальметто, карликовая пальма. Спасибо тебе, Барт!)

Он помог нам высадить их по периметру бассейна и вдоль изгороди. А потом я дни напролет сидела во дворе и любовалась ими. Радовалась жизни.

Такова одна из прелестей жизни во Флориде: можно сидеть на улице в шортах, под пальмами.

А потом снова началась жара, от нее раскалялся цемент под ногами, а холщовый полог удерживал духоту. Даже в тени жарило, как в печке.

Однажды в жуткое пекло я увидела на нашем открытом солнечным лучам газоне мираж — тенистый оазис. Может быть, пергола с закрытым крыльцом? Или… меня захватила мысль о хижине-чики.

Или тики, кому как больше нравится.

Открытая хижина, без стен, с крышей из пальмовых листьев. Индейцы племени микосуки во Флориде строили такие дома на протяжении многих веков. Высокая крыша не пропускает дождя и не аккумулирует тепло, отбрасывая прохладную тень.

Под такими крышами часто устраивают бары. Я же представляла себе большую удобную территорию с тиковой мебелью, мягкими диванами, столиками, подушками, свечами, оттоманками — место, где мы с Джоном сможем собирать друзей и радоваться жизни.

Место, где наши дети смогут проводить время со своими друзьями — не под самым нашим носом, но все же под присмотром.