Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944 - Евгений Доллман Страница 45

«Стремление Германии к миру», о котором было заявлено в июле 1939 года, оказалось всего лишь пустой фразой в официальной программе. Я с радостью распрощался с немецким искусством и вернулся на Пьяцца ди Спанья. Человек, не живший здесь в разгар лета, не знает настоящего Рима. Только в эту пору город принадлежит тем, кто его любит, и только в жаркие летние ночи можно познать это чудо – Рим. В это время здесь нет иностранцев, нет приемов, вечеров и визитов. Для этого слишком жарко. В городе остаются только коренные римляне, такие как Альфредо, Биби и друзья Альфредо. Мы обнаружили местечко, известное еще этрускам и связанное с семейством Фарнезе. Называлось это местечко, куда мы часто наведывались, Изола-Фарнезе. Там находился замок этой семьи, сооруженный на месте акрополя этрусской богини Вейи. Неподалеку велись раскопки этрусского города, где была обнаружена знаменитая статуя Аполлона, слава которой далеко превзошла славу ее соперницы из Бельведера.

Местность осталась такой же романтичной, какой она была во времена Грегоровиуса, а в сезон, когда поют соловьи, журчат ручейки и луга покрыты цветами, вспоминается ода Горация. Нет смысла говорить, что такая тевтонская интерпретация римского лета осталась неизвестной Альфредо и его друзьям. Они отмечали летние праздники в местной остерии, где когда-то в атмосфере, насыщенной запахами крови, насилия, любви, чеснока, лука и вина, собирались разбойники Кампаньи. Все здесь осталось почти таким же, как и в те проклятые, но счастливые годы. Таверной управляла молодая черноволосая пышнотелая хозяйка, которая была похожа на Нану Фейербаха. Мои друзья ничего не знали о Фейербахе, но они любили пировать под аккомпанемент угроз, которые звучали на задымленной кухне. Мужем Аннины был массивный старый Силен, брюки которого были всегда полурасстегнуты – ради удобства, как саркастически замечал он, – и которого никто никогда не видел без пузатого глиняного кувшина с сухим вином. Он дико ревновал свою прекрасную супругу, и в таверне происходили ужасные скандалы, когда он, несмотря на соблазнительное пение соловьев и летние серенады цикад, пытался запереть ее в душной спальне. Альфредо и его друзья с удовольствием принимали участие в этих скандалах, ухитряясь буквально в последнюю минуту предотвратить поножовщину. В конце концов Силен погружался в пьяный ступор в углу комнаты, а Аннина вылезала из окна и оказывалась на свободе в объятиях дюжего пастуха коз.

Можно легко себе представить, что я почувствовал, когда Галеаццо Чиано предложил мне поработать на него в Оберзальцбурге 12 августа 1939 года. Он, без сомнения, рад был бы избавиться от моего присутствия, как, впрочем, и я от его. Общество Альфреда, Силена, Биби и Аннины нравилось мне гораздо больше, чем плохая пища и напряженная атмосфера Оберзальцбурга. Положение не спасала даже Ева Браун, которая изредка пила кофе с помощниками Гитлера и вспоминала о своем путешествии в Италию, ненадолго развеивая их мрачное настроение.

К счастью, мне не пришлось присутствовать на встрече в Шлосс-Фушле 11 августа, где Чиано отомстил Риббентропу за его отнюдь не сердечный прием. Если судить по записи Чиано, здесь тоже царила гнетущая атмосфера: «Погода стояла прохладная, и такой же холод царил на нашем совещании. Во время обеда мы не обменялись ни единым словом. Мы не доверяли друг другу – разница состояла лишь в том, что у меня, по крайней мере, совесть была чиста, а у него – нет».

Риббентроп – и никакие попытки оправдать его не смогут сделать это – был настроен очень воинственно. Как справедливо заметил доктор Шмидт, на чьи плечи упала вся нагрузка по переводу в Фушле и Оберзальцбурге: «Риббентроп был уже в состоянии лихорадочного возбуждения и напоминал гончую, которая нетерпеливо ждет, когда же хозяин спустит ее с поводка. Он ругал то Англию, то Францию, то Польшу, причем многое в его словах было преувеличением, делал смехотворные заявления по поводу силы Германии, и вообще был неуправляем».

Итальянцы были уверены, что заключение Стального пакта даст странам оси несколько лет мира. Муссолини прекрасно понимал, что Италия совершенно не готова к войне, что ее промышленности не хватает сырья и что война принесет стране неисчислимые бедствия. Отсюда «нечистая совесть» немецкого министра иностранных дел и мрачное настроение Чиано во время обеих встреч.

Гитлера, похоже, тоже мучила совесть, а настроение было не менее мрачным, когда он, наконец, около полудня вышел из своей спальни и спустился вниз, осунувшийся, измученный и беспокойный, чтобы приветствовать Чиано и его свиту. Адъютант прошептал мне, что фюрер не мог заснуть до самого утра, и я этому охотно поверил. С другой стороны, он был гораздо воспитаннее своего министра иностранных дел, у которого гость из Италии вызывал сильное раздражение.

Быстро был подан обед, который съели без аппетита. Гитлер ковырял вилкой плохо приготовленные овощи и салаты с каким-то невообразимым соусом. Чиано не удержался и со своей обычной бестактностью заметил, что в Италии подобные блюда готовятся без уксуса и муки. Он прошелся и по поводу цветов, украшавших комнату, – это были яркие садовые цветы, собранные в довольно красивые букеты, быть может, самой Евой Браун. Увидев же гардении и туберозы, граф только вздохнул. Когда обед закончился, все испытали облегчение, и хозяин вместе с гостем, в сопровождении Риббентропа, Шмидта и, разумеется, меня, отправился в свой личный кабинет для переговоров.

Сразу же после этой встречи я записал свои впечатления о ней, которые, несмотря на недостатки стиля, хочу привести здесь:

«Погода соответствовала настроению. Знаменитая панорама Австрии, родины Гитлера, была закрыта густыми облаками, и это был первый случай, когда, по крайней мере, предварительные замечания были сделаны стоя. Таковы были обстоятельства, при которых Чиано произнес свою великую речь в защиту мира. Его высказывания свидетельствовали о том, что перед нами – государственный деятель, который чувствует ответственность перед своим народом, а это было совсем не то, что хотела услышать от него немецкая сторона.

Он упирал на то, что Италия не может сейчас ни материально, ни политически, ни психологически участвовать в войне. Ведь, если вдуматься, она воюет уже много лет – итальянскому народу навязывали участие в одном военном конфликте за другим: сначала Италия вмешалась в гражданскую войну в Испании, потом создавала Абиссинскую империю, и люди очень устали от бесконечной бойни. Кроме того, за эти годы и без того скудные ресурсы Италии сильно истощились. Ее военные арсеналы пусты, а резервы золота и валюты слишком малы для создания мощной армии.

Далее он завел разговор о положении на флоте, который сейчас перевооружается, чтобы отвечать требованиям современной войны, и это особенно касается крупных кораблей. Для завершения программы перевооружения тоже потребуется несколько лет. И наконец Чиано заговорил о Всемирной выставке, которая должна была состояться в Риме в 1942 году. Это был любимый проект Муссолини и фашистского режима, с которым они связывали большие экономические и политические надежды. И все это завершилось честным и открытым признанием того, что, учитывая настроение народных масс, фашистская Италия не может в данный момент принять участие в боевых действиях.

Реакцию на эту речь можно было предугадать. На графа, державшегося спокойно и сдержанно, посыпались обвинения в том, что он желает унижения и позора Германии – и все это со стороны поляков. Поддерживаемый Риббентропом, Гитлер показал на глобусе, стоявшем рядом, какой помощи Германия ждет от Италии. Как и во время Дня немецкого искусства, яркими красками были расписаны ожидаемые результаты внезапного нападения Италии на Грецию и плохо защищенные британские базы в Восточном Средиземноморье. Гитлер продемонстрировал, что довольно хорошо разбирается в военных вопросах, но это не произвело никакого впечатления на Чиано. Он попросил принести стакан минеральной воды, что я и поспешил сделать, не желая присутствовать при неизбежном взрыве эмоций.