Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии - Елена Соломински Страница 45

Воображаю, как поражен был бы земский начальник, если бы услышал правдивое слово подведомственных ему крестьян о пользе, какую он приносит своей деятельностью! Как судебному следователю, мне часто приходилось сталкиваться с земскими начальниками. Интересен был этот институт. Земские начальники, по мысли петербургской бюрократии, должны были быть близкой к народу властью, иметь «отеческое» попечение о крестьянах, следить за их нравственностью и даже за их образом жизни и мыслей, за ведением их хозяйства. В земские начальники назначались преимущественно дворяне, местные землевладельцы-помещики. Они были не только администраторами, но и судьями. К ним перешли все функции мировых судей. В первое время некоторые идейные дворяне, полагая, что они могут быть полезными крестьянству, пошли в земские начальники, но скоро убедились не только в бесполезности, но даже во вреде этого института. Они ушли. Разорившиеся помещики, неудачники военные, бывшие полицейские чиновники, всё это пошло в земские начальники и стало хозяйничать. Помещики, разорив свои имения, стали учить крестьян «разумному» ведению хозяйства. Покутивши вдоволь, стали проповедовать нравственность.

За весьма редкими исключениями, почти все земские начальники не пользовались ни доверием, ни уважением со стороны крестьянства, и крестьяне невольно сравнивали их с упраздненными выборными мировыми судьями. Среди земских начальников были и довольно добродушные люди, старые отставные майоры, знавшие толк только в охоте, в собаках; они законов не признавали, считая, что прежде всего крестьяне должны любить и почитать начальство. Власть земских начальников была почти неограниченная. По своему усмотрению, за неисполнение законных мер и распоряжений, они могли подвергать крестьян аресту; а что такое законное распоряжение? Земский начальник не давал себе труда уяснить это.

Помню такой случай. В селе Екатериновке Самарского уезда земским начальником был отставной майор Варпаховский. Как-то раз летом я приехал на пароходную пристань, верстах в восьми от села. Обыкновенно за мною оттуда высылали лошадей, но на этот раз их не было. Кое-как я добрался до села и узнал, что земский ямщик и его сын не смогли выехать за мной, так как были арестованы Варпаховским, – за то, что не выехали за ним в какое-то село. В разговоре с Варпаховским я заметил ему, что он не имеет законного права на требование земских лошадей, и в данном случае со стороны ямщика никакого проступка не было. Варпаховский добродушно удивился:

– Помилуйте, ведь я земский начальник, попечитель народа, как же мне не наказать ямщика, если он не выехал за мной?

Варпаховский был добродушный тип, а как держали себя молодые, бывшие поручики? Часто они сами разбирали дела, в которых считали себя потерпевшими, и приговаривали противную сторону к наказанию. В первое время петербургские сферы смотрели на них как на ангелов-хранителей. Предводитель дворянства, он же и председатель съезда земских начальников, относился к жалобам на действия последних, как на урон престижа дворянского сословия. Губернаторы тоже руководились циркулярами свыше и, в особенности поначалу, оберегали этот институт. До Сената дела о земских начальниках редко доходили. Известность приобрело дело земского начальника Протопопова, который был, к удивлению, кандидатом прав. Обер-прокурор Сената Анатолий Федорович Кони, давая заключение по этому делу, назвал Протопопова не кандидатом прав, а кандидатом бесправия. С судебным ведомством этот институт, конечно, не мог мириться, и положение судебных следователей бывало иногда очень тяжелое. Нужно было старательно оберегать свое «я» от посягательств отцов-попечителей народа. Земские начальники пробовали вмешиваться в производства дознания по уголовным делам, давать свои отзывы о «вредных» крестьянах, подозревавшихся в совершении преступлений, но судебные следователи, хотя и не находили поддержки со стороны высшей судебной власти, всё-таки давали отпор таким притязаниям. С течением времени этот институт доказал всю свою неспособность не только быть руководителем крестьянской жизни, но вообще делать что-нибудь полезное. О его упразднении стали говорить даже в сферах ³⁴⁰.

Хочется упомянуть еще об одном элементе, с которым мне, как судебному следователю, приходилось сталкиваться, о духовенстве.

Духовенство совершенно равнодушно относилось к моему еврейству. Его не шокировало, что я, еврей, часто приводил православных свидетелей к присяге, что при производстве следствия вырывал покойников, преданных земле с соблюдением всех обрядов православной церкви. Они видели во мне власть и подчинялись ей. Отношения мои к духовенству были очень корректны. У некоторых священников я запросто бывал. Не могу не упомянуть о моих близких отношениях с двумя из них, о которых я уже упомянул, о священнике Старого Буяна Самарского уезда Помряскинском и о самарском протоиерее Лаврском. Они знали, что я, как еврей, часто принимаю самое горячее участие в еврейских общественных делах.

Священник Помряскинский был глубоко верующим и, как истинно верующий, уважал религиозные убеждения людей иного вероисповедания. В его приходе было много молокан; он не только их не преследовал, но даже давал им всегда защиту.

С протоиереем Лаврским мы были довольно близко знакомы и дружны. Европейски образованный человек, товарищ Чернышевского и Добролюбова, он находился с ними в переписке. Лаврский был известен в высших духовных сферах как либерал, но его терпели. Несмотря на уважение, с которым относились к нему даже его недоброжелатели, он, однако, должен был часто оправдываться перед высшим духовенством, так как на него слались всякого рода доносы, в особенности, когда архиереем Самарской епархии был преосвященный Гурий, сподвижник Победоносцева, известный преследованием сектантов. Гурий отбирал у них детей и отдавал на воспитание православным. Сколько слез было пролито родителями, как больно было нам, представителям правосудия, стоять в стороне, быть свидетелями попрания самых священных прав человека! Гражданская власть, в особенности следственная, была бессильна в этом вопросе.

Как я сказал, в Самарской губернии, в особенности в Самарском уезде, большая часть земель была государственной или удельной собственностью, помещичьих или дворянских там было очень мало. Из дворян уезда особенно выделялись Самарины, известные славянофилы, друзья Аксаковых ³⁴¹Кто из путешественников по Волге не любовался дворцом Самариных в их имении Спасское, между Сызранью и Самарой? Он построен на горе и далеко виден. Братья Дмитрий и Юрий Самарины ³⁴² приезжали в Спасское летом, зимою же жили в Москве. Впрочем, Юрий Федорович бывал в Спасском и зимою. Он скончался задолго до моего приезда в Самарский уезд ³⁴³Самарин был известным публицистом, много писал о прибалтийских немцах и об отношениях последних к латышам. Ярый славянофил, человек кристаллической чистоты, он искал сближения с народом, с крестьянами, и, насколько я мог судить по беседам с ними, был искренно предан крестьянским интересам. Я любил беседовать с крестьянами о былом времени, о крепостном праве. Это было в конце 1870-х и начале 1880-х годов, когда крепостное право было еще в памяти всех. Помню, раз я поехал из села Озерки Спасской волости, принадлежавшего также Самарину. Старик-ямщик много рассказывал о бывшем хозяине и, между прочим, рассказал, как последний со слезами на глазах умолял крестьян взять большой надел. Но крестьяне, хотя и почитали Юрия Федоровича, всё же видели в нем помещика-барина и недоверчиво относились к нему, думали, что он хочет обмануть их.