В оркестре Аушвица - Жан-Жак Фельштейн Страница 44

Люди вокруг все время говорят о войнах — той, что досталась мне на долю, и новых, грядущих. Я, как и все мои подруги, надеялась, что наша му́ка, наши беды и невзгоды послужат уроком, будут напоминать, чем рискует наш мир, если где-то начинают чеканить шаг под военные марши и получать удовольствие, убивая стариков и детей.

Увы, через несколько месяцев после нашего возвращения тема Аушвица и Бельзена отошла на задний план, и все вернулось на круги своя, как в 1914-м. Повсюду идут войны, люди продолжают убивать, жечь, сбрасывать бомбы, превращают жизнь в руины, выдвигая жалкие оправдания… Мне это вдвойне нестерпимо, ведь теперь приход варваров угрожает и тебе.

Время от времени я вижу на улицах демонстрантов, бывших участников Сопротивления и узников концлагерей. Они в лагерных робах, заштопанных, но чистых и отглаженных. Кое-кто начинает воспринимать это как маскарад — они, слава богу, поправились, и одежда трещит по швам… Я ненавижу ткань в полоску и предпочла бы никогда больше ее не видеть.

Не было ли с моей стороны эгоистично рожать ребенка, когда будущее темно и мрачно?

В какой-то момент я испугалась. Меня охватил страх, потому что я не знала, как нужно сражаться, чтобы защитить тебя, и думала, что не осилю повторения пережитого ужаса. Меня ужасала мысль о том, что мой страх может передаться тебе, как неизлечимый вирус, его нельзя уничтожить — как и татуировку на левой руке. В лагере я отвечала только за себя — одна среди миллионов узниц, — и совершила подвиг, выстояв.

В тот момент я сильно зависела от тех, кто помогал мне, и тех, кого пыталась утешить сама. Сейчас все иначе. Твое появление на свет сделало мою жизнь намного ценнее, но даже это не добавляет мне сил для борьбы: думаю, я рождена для чего-то другого и до конца своих дней останусь случайно выжившей. Если бедствие все-таки случится и Зверь снова явит людям свой безобразный лик, я буду молить об одном — чтобы Господь послал мне силы противостоять ему… ради тебя и твоего отца.

Я смотрю на тебя, баюкаю на руках и, даже не зная будущего, понимаю, что поступила правильно, не упустив свой шанс. Я горжусь своим решением, успокаиваюсь, и призрак грядущей беды отдаляется.

Это и есть счастье, о котором я мечтала там? Как чудесно чувствовать, что я больше не одинока!

Я вернулась и осуществила главную мечту — подарила тебе жизнь. Я понимаю, как сильно мне повезло: многие подруги по несчастью, чьи имена останутся неизвестными, не получат такого шанса… Я сделаю все, чтобы быть сильной — ради нас обоих. Ты этого достоин, да и я заслужила.

Я уверена, что ты и твой отец — лучшее, что со мной случилось, благодаря вам я осмелилась впустить в душу надежду и не пошла ко дну.

Думаю, именно мечты о муже, считающем меня красавицей, о ребенке, верящем, что его мамочка самая добрая на свете, помогли мне преодолеть пережитый ужас…

Странно, но почти все девять месяцев беременности я вспоминала свое детство и жизнь до Катастрофы. Я тогда и вообразить не могла, что кто-то способен желать мне зла, ведь я никому не сделала ничего плохого!

Я видела себя маленькой благовоспитанной девочкой, живущей со строгим отцом, матерью, которая часто… отсутствовала, и братом — он был моей единственной опорой вкупе со школой и музыкой. Наше монотонное существование нарушали только переезды из одной страны в другую: нацистская гангрена расползалась по Европе с неотвратимостью рока…

Все мы больше всего на свете мечтали о том, чтобы нашим детям не выпало ничего подобного, чтобы они жили, как свободные, сильные и веселые люди.

Как бы мне хотелось одарить тебя толикой легкости и беззаботности, петь тебе песни, которых я не слышала в детстве, научить играть в дурацкие игры и рассказывать считалки на всех языках, которые знала! Петь я по-прежнему умею, но вряд ли смогу это сделать — даже для тебя…