1812. Великий год России - Николай Троицкий Страница 43

Вопрос о том, почему из Смоленска Наполеон пошел именно на Москву, решается просто ^[354]. Во-первых, к Москве отступали главные силы русских, а Наполеон всегда держался такого правила: «Я вижу только одно — массы неприятельских войск. Я стараюсь их уничтожить, будучи уверен, что все остальное рухнет вместе с ними» ^[355]. Именно эту мысль Наполеона заимствовал К. Клаузевиц в своем тезисе: «Лучший ключ к стране находится в неприятельском войске» (В.И. Ленин так оценил этот тезис: «Остроумно и умно!») ^[356]. Во-вторых, Наполеон, конечно, учитывал и значение Москвы как исторического центра России. «Если бы я пошел на Петербург, то взял бы Россию за голову, — говорил он, — если бы пошел на Киев, схватил бы ее за ноги, а если пойду на Москву, то поражу империю в самое сердце» ^[357].

Итак, стратегический расчет Наполеона в начале войны заключался в том, чтобы разгромить разобщенные русские армии в приграничных сражениях, не дав им сосредоточиться. Такой расчет мог бы осуществиться, если бы русские армии действовали по тому плану, который составил для борьбы с Наполеоном главный военный советник Александра I, его «духовник по военной части» ^[358] прусский генерал Карл Людвиг Август Фуль.

Типичный пруссак из эпигонов Фридриха II, эрудированный и чванливый догматик, помесь «рака с зайцем», по выражению злоязычного гр. Г.М. Армфельда (7, Т 3. С. 498), Фуль за шесть лет службы в России не выучил ни одного русского слова, тогда как его малограмотный денщик украинец Федор Владыко бойко говорил по-немецки (18. С. 29–30). Таким же бездарным, как сам Фуль, был его план ^[359]: 1-я армия должна была занять укрепленный лагерь в г. Дриссе, между двух столбовых дорог — на Петербург и на Москву, закрыть таким образом от Наполеона и Петербургское и Московское направления и принять его удар на себя, а тем временем 2-й армии предписано было действовать во фланг и в тыл французам. Фуль догматически скопировал здесь идею Бунцельвицкого лагеря Фридриха II в Силезии в 1761 г. и главным образом линий Торрес — Ведрас А. Веллингтона в Португалии в 1810 г. По этому поводу Франц Меринг заметил: «Лагерю на Дриссе недоставало всего того, что сделало непобедимыми линии Торрес — Ведрас: лишь незначительного превосходства противника, моря как опорного пункта и находящегося на море флота в виде резерва» ^[360].

В какой мере русские армии руководствовались планом Фуля? На этот вопрос историки отвечают по-разному Одни считают, что русские «были обречены действовать» по этому плану ^[361], другие — что «план Фуля по существу не оказал никакого влияния на русские военные приготовления» (2. С. 167–168) ^[362]. Думается, вторая точка зрения ближе к истине, хотя она и чрезмерно категорична. Все-таки план Фуля был «высочайше» утвержден и отвергнут только по прибытии 1-й армии в Дрисский лагерь, заблаговременно воздвигнутый, кстати сказать, по этому плану Но план Фуля не был ни единственным, ни главным.

Всего в России только в 1811 г. было выработано до 20 планов войны с Наполеоном ^[363]. Составлялись они и в 1810, и в 1812 гг. Первый и самый обстоятельный план изложил М.Б. Барклай де Толли в записке «О защите западных пределов России», которая была представлена царю 14 марта 1810 г. (26. T. 1. Ч. 2. С. 1–6). Этот план развивал идею, которую Барклай впервые высказал еще весной 1807 г. в беседе с немецким историком Б. Нибуром: «В случае вторжения его (Наполеона. — Н. Т.) в Россию следует искусным отступлением заставить неприятеля удалиться от операционного базиса, утомить его мелкими предприятиями и завлечь вовнутрь страны, а затем с сохраненными войсками и с помощью климата подготовить ему, хотя бы за Москвой, новую Полтаву». Нибур запомнил эти слова и в 1812 г., когда Барклай стал главнокомандующим, сообщил их генерал-интенданту «Великой армии» М. Дюма, а тот — Л.-А. Бертье, для передачи Наполеону ^[364].

По плану Барклая 1810 г. началось укрепление «западных пределов» России: приводились в боевое состояние крепости на Западной Двине, Березине и Днепре — от Риги до Киева. Когда же к началу 1811 г. для России открылась возможность привлечь на свою сторону Польшу и Пруссию, к Царю посыпались, как мы видели, планы наступательной войны с Наполеоном (Л.Л. Беннигсена, П.И. Багратиона, Э.Ф. Сен-При, Александра Вюртембергского). Желание наступать преобладало в русской армии сверху донизу вплоть до самого вторжения Наполеона (15. С. 123–124; 29. С. 32–33) ^[365]. Багратион, в мае 1812 г. представивший Царю план удара силами двух армий сразу на Варшаву и Данциг ^[366], 20 июня (за 4 дня до войны!) убеждал Александра I: «Неприятель, собранный на разных пунктах, есть сущая сволочь… Прикажи, помолясь Богу, наступать… Военная система, по-моему, та: кто рано встал и палку в руки взял, тот и капрал» (14. С. 9). Но, как подметил А.Н. Попов, «в этом-то и ошибся князь Багратион: «маленький капрал» раньше нашего встал, палку в руки взял» и — напал на Россию ^[367].

Большинство лиц, близких к трону, после того, как выяснилось, что Пруссия и Польша будут не с Россией против Наполеона, а с Наполеоном против России, побуждали Царя к оборонительной войне. «Ваша империя, — писал ему 23 июня 1812 г. Ф.В. Ростопчин, — имеет двух могущественных защитников в ее обширности и климате… Император России всегда будет грозен в Москве, страшен в Казани и непобедим в Тобольске» ^[368]. Русский посол во Франции А.Б. Куракин, царский разведчик А.И. Чернышев, новый союзник России Ж.-Б. Бернадот подсказывали Царю спасительную идею затяжной войны, которая позволила бы «повторить над Наполеоном участь Красса в стране парфян» ^[369].