Древние ассирийцы. Покорители народов - Йорген Лессеэ Страница 43

Примерно в три часа дня мы добрались до Киркука, где я распрощался с Керимом и в одиночестве отправился по несколько лучшей дороге через Алтин-Кепрю, где стоял мост через Малый Заб, в Эрбиль и Мосул. Я оказался в хорошо знакомой мне местности.

От Эрбиля до Мосула я подвозил сержанта иракских военно-воздушных сил, человека, с которым за год до этого познакомился в Мосуле, а теперь случайно встретил на выезде из Эрбиля. Когда мы остановились в деревне Эски-Келек, расположенной на берегу Большого Заба, чтобы выпить чаю, мы встретили в чайхане полицейского, прежде работавшего в Нимруде, который приветствовал меня как давно потерянного брата. На прощанье он подарил мне кусок козьего сыра.

В десять часов вечера я увидел огни Неби-Юнуса, гигантского телля, где находится часть остатков Ниневии и на котором стоят некоторые кварталы Мосула. Через час я съехал с главной дороги, попав на колею, пересекавшую поля Нимруда. Чтобы убедиться в том, что я выбрал правильный маршрут, я выключил фары и вышел из «лендровера», надеясь увидеть знакомый ландшафт. И только тогда двигатель необъяснимым образом заглох. Я не сбился с пути и находился всего в пяти милях (около 8 км. — Пер.) от Нимруда. Я услышал, как со стороны деревни Телль-Акуб, находящейся всего в миле от меня, раздается какофония из лая и воя собак, звучащая в каждом арабском поселении по ночам. Днем они обычно ведут себя спокойно и лишь лениво переползают за двигающейся тенью, чтобы, скрывшись от палящего солнца, снова уснуть. Но ночью они становятся дикими и опасными. К тому времени я был неоднократно укушен ужасными псами, которых привозили с собой арабы, приезжавшие в Нимруд, и не горел желанием ближе познакомиться с собаками Телль-Акуба.

На протяжении часа я пытался снова завести машину, но в конце концов был вынужден сдаться, осознав, что нужно заменить генератор. Отказавшись от идеи провести ночь в автомобиле, набитом оборудованием, купленным в Багдаде для доканской экспедиции, я решил оставить его и вернуться на рассвете следующего дня (уйдя после восхода, я рисковал потерять машину — любой случайный прохожий быстро поймет, что создатели «лендровера» в свое время не догадались поставить на него замки). Навьючив на себя наиболее ценное оборудование, я отправился в путь. Наибольшую пользу мне принес изготовленный на датской фабрике прожектор.

Как только я приблизился к Телль-Акубу, собаки учуяли мой запах, и начался настоящий ад. Казалось, будто в деревне нет ни одного человека, что она населена одними животными, близкое родство которых с волками было слишком очевидным. В свете прожектора сверкали зеленые глаза и оскаленные зубы — псы готовились броситься на меня. Но тяжелый фонарь и камни, подобранные с земли Ассирии, оказались неплохим оружием, и уже на расстоянии полумили от Телль-Акуба собаки потеряли ко мне всякий интерес, вернувшись в свои владения.

Около полуночи я с радостью, которой еще никогда прежде не испытывал, увидел темные очертания зиккурата Нимруда, возвышавшегося над ночным ландшафтом. Сторож Али, услышавший, как я приближаюсь, встретил меня многочисленными возгласами «Салям!», снял винтовку и освободил меня от моей ноши. Я нашел свою палатку и выпил целую кварту (около 1 л. — Пер.) воды. Следующим утром мы от-буксовали несчастный «лендровер» в Мосул, где его отремонтировали. Он хорошо послужил нам за все время работы доканской экспедиции и в августе 1957 г. снова был продан курдскому торговцу в Рании, где, вероятно, находится до сих пор.

6 мая мы покинули Нимруд в сопровождении грузовика с оборудованием для экспедиционного лагеря и провели ночь в Киркуке. На следующий день мы проехали примерно 95 миль (около 155 км. — Пер.) из этого города через Базийский (ассирийцы называли его Бабитским) перевал в Докан, где временно разместились. 10 мая мы впервые посетили равнину Рания и добрались до Мирза-Рустама. Там находится переправа через Заб — автомобили перевозят на другой берег реки на примитивном пароме, плоскодонном ялике, снабженном понтонами. Паром передвигается по реке при помощи каната, закрепленного на роликах. Поток тащит его вбок, понтоны повернуты наискосок от направления течения. Однако в тот день вода в реке поднялась очень высоко, затопив берега, а течение оказалось настолько сильным, что использование парома было невозможно. Переправиться мы не смогли. Но, взглянув на Дашт-и-Битваин с вершин гор между Доканом и Мирза-Рустамом, мы составили первое впечатление об этой большой речной равнине, окруженной со всех сторон горными цепями.

На востоке высились синие вершины Коларского хребта, на верху которых все еще блестел снег, а сразу за ними — Загрос, самые высокие горы которого, полностью покрытые сверкающим снегом, поднимаются на 13 000 футов (примерно 4 км. — Пер.). Через равнину течет Заб, направляясь на северо-восток, чтобы затем исчезнуть в ущелье в Дарбанд-и-Рамкане. Взглянув на другой конец равнины, можно увидеть эту теснину, которая выглядит как узкая расселина в ближайшем горном хребте. Вверху, на склонах гор, разбросаны деревни, построенные таким же образом, как Топзава над Доканом (фото 9а). На саму равнину, самую зеленую местность из виденных мною в Ираке, отбрасывают тени многочисленные телли. Когда ассирийцы однажды пришли сюда, они, несомненно, встретили местных жителей, использовавших все преимущества данной плодородной области и готовых защищать свою прекрасную страну от иноземных захватчиков. Я так долго представлял себе этот момент — то, как я впервые увижу Дашт-и-Битваин своими собственными глазами, — и был охвачен чувствами, более присущими первооткрывателю, чем археологу. Я вспомнил следующие строки Китса: