Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда - Эндрю Скотт Берг Страница 43

«Мама могла бы стать второй Кэтрин Мэнсфилд ^[110]». Луиза же считала, что эта карьера и в подметки не годится актерской, но очень хотела сделать супругу приятное. Энергия Луизы прорывалась с перерывами: иногда между написанием рассказов пробегали годы, но все же ее литературные навыки и мастерство стабильно росли. Написанные под девичьей фамилией истории выходили легкими с точки зрения сюжета и изысканными по структуре. Даже ее первые попытки писать содержали весьма проницательные наблюдения и глубокую внутреннюю страсть. Хотя ни один из рассказов и нельзя было назвать автобиографическим, их героинями всегда были нервные женщины, чаще всего старые девы, или вдовы, живущие в живописных (и детально описанных) местах, но задыхающиеся в своем замкнутом существовании.

Однако новое увлечение Луизы оказалось дорогой роскошью. Как объяснил это Макс Фицджеральду, «каждый раз, когда она приступала к новой истории, чувствовала, что сможет на ней немного заработать, и это делало ее немного несдержанной: задолго до окончания работы над рассказом она тратила в четыре или пять раз больше денег, чем могла бы получить».

После года, проведенного в Нью-Кейнане, Луиза и Макс пришли к выводу, что они поступили правильно, переехав туда, хотя бы потому, что здесь у них появилась интересная компания. Перкинсы продолжали видеться с Колумами, причем чаще, чем с кем-либо другим. В том году Молли пришла к ним однажды вечером с первыми четырьмя страницами книги на тему литературной критики. Она назвала ее «Широко распахнутые глаза и крылья». Эта книга отражала ее веру в то, что «критика должна быть эмоциональной, а литература не должна оцениваться в рамках устоявшихся интеллектуальных норм», – сказал Макс Скотту Фицджеральду. И также добавил:

«На тот момент я уже отдал должное ее уму, но тогда я был ошеломлен: эти четыре свежие идеи были изложены с поразительной ясностью, а ведь я так часто утверждал (как и многие другие), что женщины не способны мыслить абстрактно. И теперь я бы с радостью записался в ряды феминистов, со всей моей девичьей толпой».

Это вступление в четыре страницы воодушевило Макса предложить ей опубликовать свою книгу.

Перкинс был близким другом Вану Вику Бруксу, но в начале 1926 года их крепкая связь начала трещать под давлением депрессии, в которую проваливался Брукс. Он слишком глубоко ушел в создание романа о жизни Эмерсона и застопорился. И только близкие друзья знали, что это вовсе не книга об Эмерсоне, а литературно-критический труд, знаменитое «Паломничество Генри Джеймса», и что именно этот труд и погрузил его в меланхолию. Джон Холл Уилок говорил:

«Ван Вик был сражен тем, как много непростительных вещей написал о Джеймсе, зная, что тот никак не сможет сам себя защитить».

Позже и сам Брукс объяснил это:

«Меня охватило… чувство, что вся моя работа пошла прахом и что я ошибался во всем, что говорил и о чем думал… Особенно много трудностей мне доставляли ночные кошмары, в которых на меня смотрели гигантские светящиеся глаза Генри Джеймса. Я осознавал нашу с ним связь лишь наполовину, чувствовал какое-то разделение внутри себя, угрызения совести, как у преступника, и, когда представлял его, испытывал на себе то, что Платон называл “умаление справедливости и пользы”. Короче говоря, я был на середине жизненного пути и совершенно сбит с толку… я потерял сон. Я едва продвинулся за год и жил в плутонианских психологических сумерках… все мои увлечения и интересы канули в неопределенность».

Каждое воскресенье Перкинс и Ван Вик отправлялись в долгую прогулку – пусть даже в дождь и туман. Сереющая депрессия Брукса стала для Макса тяжелым испытанием. Он верил, что, если Ван Вик продолжит работу над книгой, это его вылечит, но тот решительно отказывался. Макс прочитал то, что уже было готово и перенесено на бумагу, и предложил схему, которая могла бы заполнить пробелы, но Ван Вик снова отказался. Вместо этого он настоял на том, чтобы найти для себя какую-нибудь работу, которая могла отвлекать его время от времени. Перкинс считал, что она затянет его, и говорил:

– Как не стыдно задумываться о таком в вашем возрасте и с вашей репутацией! Запишите как заголовки имена не меньше десяти американских писателей, и я продам их по пятьсот долларов за штуку, а в результате вы получите книгу, которая побьет все, что вы делали до этого. Ван Вик ответил, что не может писать по команде.

А Макс подумал, что другу неплохо бы и научиться.

Таким образом, спор двух мужчин никуда их не продвинул. Каждое воскресенье Макс продолжал наматывать по улице круги с Ваном Виком, который все глубже погружался в crise à quarante ans, ^[111] избегая любых контактов с людьми.

«Мой мир превратился в дом с опущенными шторами, чей жилец не слышит праздничного зова жизни, стоящей у самого порога», – позже признался Брукс.

Для Перкинса стало ясно, что Вана Вика Брукса терзает не только призрак Генри Джеймса. Его состояние осложнялось странным чувством вины перед Молли Колум. Лишь узкий круг обитателей Нью-Кейнана знал, в чем суть проблемы, в которую Макс посвятил разве что Элизабет Леммон. Он писал:

«Ван Вик был стеснительным и чувствительным и всегда дружил с женщинами. Его жена Элеанор была славной, сильной и честной, но между ними не было интеллектуальной близости. А между ним и Молли Колум – была. Они были бы прекрасной парой».

Позже Джон Холл Уилок дополнял это наблюдение:

«Бруксы были обычной, всеми уважаемой парой. Ван Вик пользовался популярностью в колледже… а Молли была весьма смелой девушкой».

Когда Молли Колум впервые заметила, в какой депрессии находится Брукс, бросилась ему на помощь. Она попыталась завести с ним роман – «для его же пользы».

Уилок говорил:

«Она хотела чего-то в духе европейской интрижки. Хотела вырвать его из противоборства между долгом перед семьей и ответственностью перед искусством».

– Он так талантлив, но весь его талант теряется из-за его покорности! – однажды вскричала Молли. – У него есть все, кроме смелости быть мужчиной. Ему нужно сойти с ума, чтобы по-настоящему освободиться.

Макс считал, что «Брукс, как и Молли, не способен на подлость». Записи Брукса свидетельствуют, что физическая близость между ним и Молли Колум включала в себя всего лишь один умеренно эротический поцелуй.