Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника - Армин Шейдербауер Страница 42

Деревня Дравискай лежала на небольшой возвышенности. Ухоженные сады и пшеничные поля окружали аккуратные бревенчатые дома с соломенными крышами. Сидеть за деревянным столом с чистой тарелкой само по себе было удовольствием. Мой ординарец Вальтер Ханель занялся приготовлением яичницы с местным беконом и бутербродов с консервированным фаршем. После того как была восстановлена телефонная связь и обеспечен контакт с соседом справа, мы уселись за стол в сельском доме, где разместился наш командный пункт. Очевидно, русские пока только прощупывали нашу оборону. Мы надеялись, что останемся в целости до вечера, когда мы должны были оставить эту позицию. Наша надежда оказалась необоснованной.

Со стороны сторожевого охранения послышались выстрелы. Поэтому я отослал мотоциклы в тыл, ближе к пути отхода, который был еще свободным. Рисковать ими и потерять их означало бы положить конец выполнению нашей задачи по прикрытию фланга, где особенно требовалась подвижность. Стрельба лишь только началась, но наш новый командир уже «исчез». Я давно заметил, что он всегда так поступал в критических ситуациях. Тогда ему не надо было принимать решений, и его нельзя было подозвать к телефону. Вероятно, он наблюдал в бинокль за наступавшими русскими из укрытия. Огонь продолжался, и было слышно, что он становился ближе. Надо было вызывать поддержку. Пока я сидел у телефона, я заметил, как мимо меня в тыл брели раненые. Чуть позже стали появляться и вполне здоровые солдаты. Это означало, что они бежали. Все это время командир отсутствовал, а я был привязан к телефону. Из всего участка мне было не видно ничего, кроме пшеничного поля.

В полку и в артиллерии хотели знать, как складывалась обстановка. В течение 15 минут мне удавалось управлять артиллерийским огнем с помощью карты. Потом я увидел, как большое количество наших солдат устремилось в тыл. Вальтер занял позицию возле окна и взвел свой автомат, в то время как я сидел у другого окна и говорил по телефону с капитаном Бундтом, адъютантом артиллерийского полка нашей дивизии. Как только я начал говорить, что, судя по ситуации, мы сможем оставаться там всего лишь несколько минут, я увидел русских пехотинцев, которые пробирались к дому через пшеничное поле. Вальтер начал стрелять. «Уходим», — приказал я, а в телефон крикнул: «Огонь по укрепленному пункту, иваны около дома».

Я оторвал телефон от проводов, метнулся за Вальтером и выбежал через заднюю дверь как раз в тот момент, когда двое солдат Красной Армии входили в дом спереди. Так как я был последним из бежавших, то мне пришлось поднапрячься, чтобы догнать своих товарищей. Наконец, примерно через полкилометра я их догнал и смог приступить к оборудованию новой позиции к югу от деревни. Когда я был еще около дома, то видел лежавшего там раненого солдата, который умоляющим голосом крикнул: «Возьмите меня с собой». Но ведь я уходил последним, как я мог сделать это? Через несколько часов, после полудня, деревня Дравискай была отбита при поддержке штурмовых орудий и четырехствольных зенитных установок. Я вошел в деревенский дом и даже обнаружил два своих бутерброда на тарелке.

Самым отважным офицером нашего батальона был 20-летний лейтенант Блашке. Начиная с июня он какое-то время занимал должность офицера связи, но после переформирования батальона стал командиром 6-й роты. Его рота выполняла задачу по прикрытию нашего левого фланга. Блашке должен был удерживать деревню к югу от Паневежиса. 6-я рота оставила свои позиции только после получения приказа на отход. Русские ворвались в деревню с нескольких направлений, и Блашке уходил последним. Сидя в коляске мотоцикла, под шквальным огнем противника, он стрелял из автомата во все стороны. Вместе с водителем он добрался до опушки леса, где они присоединились к своим товарищам.

28 июля мы пришли в Кедайняй. Это был приятный провинциальный городок, через который протекала небольшая река. На высоком восточном берегу, с которого открывался просторный вид на запад, находилась гимназия. Там разместился командный пункт батальона. Я сразу же нашел кабинет директора, потому что в Литве, как и в Германии, директоры гимназий «восседали» в кожаных креслах. В кабинете их было несколько, так что, можно сказать, что в течение нескольких часов эти почтенные сиденья «осквернялись» уставшими телами школьников. Нам, вчерашним гимназистам, было как всегда интересно находиться в кабинете естествознания. В нем находился такой же скелет homo sapiens, чучела птиц, физические приборы и т. д., все точно так же, как и в нашей школе. Проявив чувство черного юмора, я надел на череп каску, что смотрелось, как подлинная модель для антивоенного плаката. Одновременно это напомнило мне о накрытом каской черепе русского солдата, на который я когда-то наткнулся на минном поле под Ельней.

В штабе батальона появился новый офицер связи, лейтенант Гегель, отношения с которым у меня не сложились. Ему было около 40 лет, он был родом из южного Гессена и учителем по профессии. Однако, в полном соответствии со старым предрассудком, он был еще и «всезнайкой». В то же время он являлся «профессионально непригодным для работы со взрослыми людьми». Его явно не устраивало, что он должен был мне подчиняться и что капитан Шнейдер предоставил мне свободу рук в командовании батальоном. Как-то раз Гегель попытался «покачать права», и мне пришлось в резкой форме напомнить ему о его обязанностях. Если мои отношения с ним были холодными и напряженными, то тем более сердечной и тесной была моя дружба с лейтенантом Гельмутом Кристеном.

Кристен был командиром приданного нам огневого взвода полковой батареи противотанковых орудий. Со своими двумя пушками он всегда находился там, где это было необходимо больше всего. Ситуацию он схватывал немедленно, и, в отличие от Гегеля, ему не надо было объяснять, что и как делать. Лейтенант Кристен и его артиллеристы отличались «организаторскими» талантами. У них были излишки бензина и боеприпасов, а Мерседес Гельмута всегда возил много еды и выпивки. Поскольку чаще всего он не был связан жестким сроком эвакуации, то он мог иногда начинать отход раньше и заранее определять путь отступления.

Его семья владела отелями в Оппельне, Верхняя Силезия, и в Гейдельберге. Благодаря такому происхождению он обладал уникальным чутьем на открытые продовольственные склады и в разговоре с их начальниками всегда выбирал правильный тон. Однажды мне вместе с ним выдали шампанское. Это случилось в Литве во время нашего отступления по песчаной дороге жарким летом 1944 г. Мы пили вино, облокотившись на машину или сидя на подножке. Как-то его люди принесли щенка овчарки, которому было всего несколько дней. С этого времени маленькая собачка отступала вместе с нами в автомобиле. Своей неуклюжестью и просто как нуждавшееся в заботе живое существо она трогала сердца солдат, которые за ней ухаживали и играли с ней.

В ночь на 30 июля, опять после полного изнурения, я проспал внезапную атаку. На марше я прилег на заднее сиденье машины, чтобы немного поспать. Когда мы пересекали лесистый район, то партизаны, или обошедшие нас солдаты Красной Армии, обстреляли нашу колонну и забросали ее ручными гранатами. Я спал как убитый и из всего этого «дела» не услышал ничего. Как рассказал мой ординарец Вальтер, меня просто не смогли разбудить. По его словам, капитан Шнейдер растерялся, не знал, что делать, и вместо того чтобы отдать правильный приказ, он лично тряс меня в бесплодной попытке разбудить.