Россия белая, Россия красная. 1903-1927 - Алексей Мишагин-Скрыдлов Страница 42

Поняв, что бежать не удастся, мы быстро разобрали багаж: внешние признаки подготовки к бегству сильно нас скомпрометировали бы. Мы ограничились тем, что спрятали в каминные трубы, в стены и под паркет те вещи, которые хотели спасти.

В квартире, где мы вчетвером занимали две комнаты, поселились красные солдаты. Видя, что матушка готовит для нас еду, они заставили ее готовить и для них. Она подчинилась с терпением и достоинством, вызвавшими у них уважение к ней. Солдаты не грубили ей, а она ловкими вопросами узнавала у них сведения о положении белых.

– А где сейчас наши? – спрашивала она. – То есть я хочу сказать: где передовые позиции Красной армии?

Ей отвечали, и из ответа она понимала, что рядом должны находиться и передовые позиции белых. Нам стало известно, что последние гражданские беженцы, в первую очередь члены семей белого командования, были убиты на мосту через Дон. Но к такой информации надо было относиться с осторожностью: большевики очень любили прихвастнуть.

Когда мы впервые после окончания боев вышли из дому, то увидели, что на улицах никого нет. То есть не было живых, зато валялись многочисленные трупы людей и лошадей. На фонарях болтались тела повешенных. Это были не жертвы красных, а шпионы, предатели и спекулянты продовольствием, арестованные белыми в последние недели; не имея возможности вывезти заключенных из города, белые успели их казнить перед оставлением города.

Из осторожности я окончательно вступил в театральную труппу. Этим я рассчитывал избежать на будущее опасностей, которые на меня могла навлечь фамилия отца. Впоследствии оказалось, что предосторожность моя была наивной и бесполезной, чего я не знал, принимая ее. Однажды, когда я шел по двору нашего дома, часовой, стоявший там, потребовал у меня документы. Прочитав в моем паспорте «сын адмирала», он решил отвезти меня к красному коменданту города. В этом случае судьба моя была бы решена самым печальным для меня образом.

– Но, – возразил я часовому, – я работаю: я артист. Вот доказательство: пропуск в театр.

И протянул ему бесплатный билет на сегодняшнее вечернее представление: в моем театре в тот день ставили советскую пьесу «Красное пламя», в которой я, кстати, не был задействован. Вход в театры и синематографы в те времена был бесплатным, но билеты, разумеется, раздавались только пролетариям. Предъявленное мной доказательство успокоило часового, и он меня отпустил.

Через некоторое время профессия спасла меня и еще целую группу лиц от домашней неприятности. Мы полагали, что надолго застряли у наших друзей, которые сами были беженцами; они попросили нас занять часть их большой квартиры, чтобы спасти ее многочисленную и красивую меблировку. Однако дом позднее заняли под госпиталь, а жильцов попросту вышвырнули на улицу. Меня спасло то, что я работал артистом; когда я указал, что остальные лица, проживающие со мной в одной квартире, – мои родственники, оставили в покое и их. Преимуществом нашего положения было то, что теперь, когда весь дом, за исключением наших комнат, занимал госпиталь, прекратились всякого рода обыски и тому подобные неприятности. В качестве артиста я был даже избавлен от уборки улиц перед своим домом, обязательной для всех жителей города. Власти делали подобные послабления артистам, которых знали лично.

Когда возникли проблемы с продовольствием, я очень радовался, что мои наклонности побудили меня приобрести эту профессию. Большевикам не удавалось поддерживать на необходимом уровне бесплатную раздачу продовольствия. Даже когда нормы выдачи снизились, частные магазины оставались закрытыми. Но чтобы получить для участия в спектаклях и концертах тех артистов, которых они хотели там видеть, большевики ввели для них натуральную оплату. Например, такой «гонорар» состоял из осьмушки сахара, трех коробков спичек, трех фунтов муки и маленького пакетика соли. Мне доводилось давать концерты за дрова, керосин, а когда все необходимое имелось – за папиросы.

Известно, что было ценой этих послаблений для нас. Государство организовало Союз творческих работников, с помощью которого контролировало деятельность этих работников. Не состоя в нем, невозможно было заниматься творчеством, хотя пока еще нас не принуждали открыто участвовать в пропаганде.

Позднее я вернусь к деятельности союза.

В течение двух месяцев на Дону шли ожесточенные бои между белыми и красными. На Ростов проливался ливень шрапнели, и жители к этому постепенно привыкали; помню, этот свинцовый дождь сопровождал нас при отъезде.

Через три недели после своего ухода белые осуществили удачную атаку. Их конница ворвалась в город. Но этот успех продолжался всего полтора часа и повлек за собой кровавые репрессии. По доносам большевики расстреляли тех жителей, кто радостно встречал белых. Войдя в город, белые подожгли гостиницу «Астория», откуда всего часом ранее бежал штаб красных: в отместку красные, вернувшись в город, сожгли больницу, где еще со времени первого отступления белых находились на излечении раненые солдаты белой армии. На следующий день внешние стены палат рухнули и стали видны обугленные трупы на железных койках.

Белые откатились к Екатеринодару, а затем ушли еще дальше. В это время мне довелось услышать выступление Троцкого, и я не мог не восхититься его огромным ораторским талантом. Троцкий приехал в Ростов потому, что, как только где-то дела Красной армии начинали идти плохо, солдаты проявляли усталость или население – недовольство, Москва направляла туда Троцкого, чтобы он выступал перед толпой. Можно было быть уверенным: в местах, где к Красной армии возвращался энтузиазм, перед этим побывал Троцкий.

Как известно, он часто переходил из партии в партию. Вплоть до 1917 года он принадлежал к меньшевикам, менее экстремистской, чем большевики, партии, являвшейся умеренно социалистической. Перейдя к большевикам и став главным оратором страны, он, похоже, позднее понял, что коммунизм в чистом виде – утопия; его убеждения сместились вправо. Его популярность обеспокоила правительство и заставила его арестовать, а народу и армии сообщили, что он отдыхает в санатории на Кавказе.