Семейная хроника - Татьяна Аксакова-Сиверс Страница 42

В чем состояла беседа бабушки и мамы с отцом Егором, я достоверно не знаю (хотя имела на этот счет некоторые предположения), но когда через несколько лет в подобную поездку включились Сережа, Шурик и Ника, из отрывочных фраз я поняла, что отец Егор усмотрел что-то страшное в судьбе одного из младших мальчиков. Думаю теперь, что это касалось Ники, так как с точки зрения отца Егора «страшное» произошло именно с ним, а отнюдь не с Шуриком.

Мои догадки о предмете беседы бабушки и мамы с отцом Егором были основаны на том, что в то время аладинские умы волновало пришедшее из Петербурга известие: Валентина Гастоновна разводится с Курнаковым, чтобы выйти замуж за графа де Герна, скучноватого, но очень благопристойного француза более чем средних лет. Второй развод в семье? Это становилось уже чем-то хроническим! Позицию непримиримости занял на этот раз дедушка, с которым на почве возмущения случилось даже несколько сердечных припадков. Бабушка отнеслась к делу более спокойно; с одной стороны, тетя Лина всегда была ее любимицей, с другой — против Курнакова было выдвинуто вполне обоснованное обвинение в пристрастии к алкоголю.

Николай Николаевич, уйдя из военной службы, поступил в правление одного из частных петербургских банков, и обществом тети Лины стали финансовые круги столицы. В доме Курнаковых, где когда-то звучали донские имена Граббе, Иловайские, Жеребцовы, теперь упоминали Варшавских, Гинзбургов и даже Митьку Рубинштейна. Я говорила о легкости, с которой моя тетка поддавалась внешним влияниям. Ее суждения часто грешили непоследовательностью, зато всегда выражались во весь голос и с большим апломбом.

Увлечением петербургского периода ее жизни стал балет. Толчком, направившим интересы тети Лины к этому виду искусства, было, я полагаю, то обстоятельство, что Виктор Дандре, с которым ее связывала старая, а следовательно нержавеющая любовь, из бедного студента превратился в небедного члена городской думы и женился на знаменитой Павловой 2-й. В квартире Курнаковых появился большой портрет этой поистине изумительной балерины. Тетя Лина абонировала ложу бельэтажа Мариинского театра и стала судить о тонкостях хореографического искусства с присущим ей апломбом. Особенно смешно было, когда слова матери о балете повторял хорошенький белокурый Ника, с большой тщательностью и любовью воспитываемый милейшей Эммой Александровной Бекман, много лет жившей в нашей семье в качестве гувернантки. В детские годы Ника посещал находившуюся на Литейном образцовую подготовительную школу «Kaiserschule», а потом автоматически перешел в среднюю «Annenschule». (И тут и там преподавание велось на немецком языке.)

Когда в 1906 году на орбиту тетилининой жизни попал граф де Герн, с ним вместе проникли новые и очень сильные влияния. Граф был типичным представителем провинциального французского дворянства и ревностным католиком. Последнее обстоятельство отразилось на всем дальнейшем ходе жизни тети Лины, а пока что значительно осложнило ситуацию, поставив на ее пути к графской короне препятствия почти непреодолимые. Первое из них заключалось в том, что граф де Герн с давних пор был обвенчан с дочерью маркиза де Сегюра, а католическая церковь не признает развода, вернее, признает в самых исключительных случаях. К счастью для успеха данного дела, случай графа де Герна оказался как раз редчайшим и исключительным. Насколько я могла понять из ведшихся в моем присутствии разговоров, молодая супруга графа, именуемая моей теткой «cette horrible femme», выйдя из церкви, пожелала мужу всего хорошего и отправилась на квартиру к своему брату графу де Сегюру, с которым и прожила всю жизнь, появляясь в свете и фигурируя в заметках парижской хроники под именем графини де Герн.

Оставшись в одиночестве, граф удалился в родовое имение на севере Франции (около Дуэ) и зажил там, деля свои досуги между церковью и охотой. Вся его семья была клерикальной: две сестры постриглись в монахини, причем одна приняла такой строгий постриг, что видеть ее можно было очень редко и только через решетку. Семейные портреты, которые мне довелось видеть много позже в Париже, демонстрировали почтенные лица в одеждах католического духовенства или в мантиях высших чинов магистратуры. Рыцарские доспехи отсутствовали.

О материальных ресурсах семьи де Герн я ничего не знаю, слышала только, что граф потерпел финансовую катастрофу, отдав крупную сумму денег некоему Элидуасселю, прожектеру плантаций сахарного тростника на Кубе, и не получив ни франка обратно. Следствием потери личных средств стало то, что граф появился в Петербурге в качестве представителя французского капитала, вложенного в Макеевские металлургические заводы на юге России. Тут он познакомился с Валентиной Гастоновной, пленился ею и стал хлопотать о разводе.

Приняв в соображение исключительные обстоятельства дела, Ватикан удовлетворил прошение графа де Герна и расторг его фиктивный брак с m-lle de Segur. Главное препятствие было устранено, но оставалось второе, не менее серьезное. Католическая церковь, признавая православный брак, ни во что не ставит наш развод. Для того чтобы граф мог венчаться с разведенной православной церковью тетей Линой, нужно было получить dispense du Pape, то есть особое разрешение Святейшего престола. У ксендзов церкви святой Екатерины в Петербурге должен был состояться суд, и к моему отцу обратились от заинтересованных сторон с просьбой выступить в качестве свидетеля. Он должен был удостоверить, что, «самодурка-мать заставила бедную Лину, из соображений оголтелого национализма и лжепатриотизма, выйти по принуждению за казака Курнакова и забыть о храбром французе Дюфане де Шуазине». На эту просьбу папа смеясь сказал: «Когда речь заходит о том, чтобы рассказывать ужасы о моей невестке, я на всё готов!».

Ксендзы вняли столь убедительным доводам. Dispense du Раре была получена, и свадьба тети Лины с графом де Герном состоялась 19 августа 1906 года.

Против дяди Альберта ничего нельзя было возразить, кроме того, что он скучноват, и его добродетель сводилась к отсутствию крупных недостатков. С тетей Линой они ужились прекрасно. Бурная жизненная реакция моей тетки уравновешивалась равнодушием ее супруга ко всему, что выходило за узкий круг его интересов. Вместе с тем, граф не был лишен здравого смысла: слыша, как его жена с жаром ломает словесные копья по пустякам, он, пожимая плечами, говорил: «Tout ca ce sont des razgovors» ^[36]. (Слово «разговор» было единственным, которому граф научился за двенадцать лет жизни в России.) А в ответ на попытки тети Лины играть в молодоженов граф говорил: «Но Лина, моя дорогая подруга, не глупи. Я не Ромео — я старый джентльмен!»

Чтобы неприятные перипетии бракоразводного процесса не проходили у них на глазах, весною 1906 года бабушка и дедушка уехали за границу. Официальной причиной назвали необходимость укрепить здоровье Сережи морскими купаниями. Аладино было предоставлено нам.

Нашему отъезду из Москвы предшествовало следующее событие: в конце мая, когда я перешла в 5-й класс, вещи были уже отправлены на вокзал и Альфа, чувствуя сборы, в ажиотаже бегала по комнатам, я почувствовала боль в том месте, где у людей находится аппендикс. Градусник показывал 39°, немедленно вызвали Аркадия Александровича, который констатировал приступ аппендицита и сказал, что осенью меня необходимо оперировать. В то время операция по поводу аппендицита считалась чем-то очень серьезным, и, хотя Аркадий Александрович с жаром рассказывал о блестящих достижениях в этой области хирурга Дуайена, меня очень смущала мысль жить все лето в предвидении операции. К тому же меня заставили дать слово, что я за лето не съем ни одной ягоды. Считалось, что косточка малины и даже зернышко земляники могут вызвать третий, и уже смертельный, приступ аппендицита.