Секретная миссия Рудольфа Гесса. Закулисные игры мировых держав. 1941-1945 - Бернард Хаттон Страница 41

После визита посланника наступила тишина. Мотоциклисты и пулеметчики закончили курс своего обучения, а у летчиков больше не возникало желания кружить над домом, где я жил. Авиаконструкторам стала больше не нужна их аэродинамическая труба. Ремонт в соседних помещениях надо мной и подо мной, во время которого раздавался непрерывный стук, закончился. Солдаты неожиданно научились закрывать дверь без стука – короче, у меня наступила не жизнь, а рай. Не прошло и года, как мне передали книги, присланные мне из дома. Я начал получать также английские книги из библиотеки. Целый год я не мог добиться, чтобы мне дали пальто, – теперь я его получил. Люди, окружавшие меня, стали необычайно вежливыми. Произошли поистине удивительные перемены.

Впрочем, я прекрасно понимал, что тюремщики хотели убедить меня, что такие грандиозные перемены в отношении ко мне были вызваны посещением посланника, – они надеялись, что после того, как я вздохну с облегчением и стану тешить себя несбыточными надеждами, возобновление прежнего лечения и шума вызовет у меня сильнейший шок.

Прошло две недели, и все началось сначала – в город прибыли новые курсанты мотоциклетной школы, в тот же самый день пулеметчики обнаружили, что должны продолжать свое обучение, а пилоты снова заинтересовались моим домом, двери вновь захлопали, а врачи и офицеры стали соревноваться в том, кто грубее со мной обойдется.

В июне прошел слух, что меня переведут в очень тихий госпиталь, расположенный где-то в деревне. Меня и вправду перевели в госпиталь в конце месяца, который находился около Абергавенни в Уэльсе. Мне предоставили две комнаты в крыле, отделенном от главного здания.

Вскоре я догадался, что в нескольких сотнях метров отсюда находится железнодорожная станция, где в течение всей ночи с громким лязгом сцепляли вагоны. Когда вагоны сталкивались, постоянно слышались свистки и скрежет. О том, чтобы уснуть, не могло быть и речи; если же я пытался поспать днем, то меня будило хлопанье дверей и стук молотков, как и в моем прежнем месте пребывания. Один из санитаров тайно признался мне, что тоже не может уснуть из-за грохота, доносящегося со станции, несмотря на то что он днем специально побольше ходит, чтобы посильнее устать к вечеру. Доктор Джонс заявил, что, если бы он знал, что на новом месте будет так шумно по ночам, он ни за что бы не стал настаивать на моем переводе. Ведь даже совершенно здоровые люди могли испортить здесь себе нервы. Начальник госпиталя, доктор Филлипс, сказал мне, что вынужден признать, что шум совершенно непереносим. Впрочем, со временем к нему все привыкли. Он тоже привык – хотя на это ушло два года. Когда же я спросил, почему он поместил в таком месте человека с расстроенными нервами, он не смог дать ответа.

Когда швейцарский посланник в июле снова посетил меня, я пожаловался, что совершенно не могу спать в этом месте. Он провел ночь неподалеку от госпиталя – в эту ночь стояла полнейшая тишина. Обычно через каждые несколько минут раздавался свисток паровоза, теперь же между ними проходили часы. Но не успел посланник уехать, как весь этот грохот возобновился с новой силой.

В следующий раз посланник прибыл без предварительного предупреждения. Я сам попросил его сделать так из наших же общих интересов – его не разобьет неожиданный паралич, а я не буду страдать от сильного шума. Когда он появился, мои тюремщики очень переполошились. Посланник привез с собой заключение, в котором было написано, что лекарства, переданные ему мной, не содержат никаких вредных веществ. Это заключение было сделано в лондонской лаборатории. Он сказал, что отправил таблетки туда, а не в швейцарскую лабораторию, чтобы не возникло никаких проблем. Правда, он указал фиктивное имя, чтобы сотрудники не знали, для кого они делают анализ. Разумеется, сотрудникам британской секретной службы не составило труда узнать, откуда были доставлены лекарства, и отдать приказ, чтобы в них не было обнаружено ничего вредного, – это конечно же было сделано ради победы в войне. Посланник, однако, был уверен, что с моим лечением все в порядке, и еще сильнее утвердился в мысли, что я страдаю от навязчивых идей.

Я понял, что все мои попытки убедить его в обратном совершенно бесполезны, и оставил их. И мне стало ясно, что единственный способ спастись из заточения, на который я возлагал такие надежды, не сработал и мне суждено провести за решеткой, огражденной британскими штыками, всю свою жизнь, терпя самое бесчеловечное обращение. Если я вообще откажусь от пищи, мне начнут вводить яд с помощью принудительного кормления. Письма, в которых я пытался хотя бы намекнуть на то, как со мной обращаются, терялись и не доходили до адресата, посещать меня никому не дозволялось. Если же чей-нибудь приезд предотвратить было нельзя, как в случае со швейцарским посланником, то мне давали лекарство, от которого у меня ухудшалась память. Если же это не срабатывало, то посещавших меня людей предупреждали, что я страдаю галлюцинациями. Кроме того, мои тюремщики прекрасно понимали, что длительное заточение оказало столь разрушительный эффект на мою психику, что никаким моим жалобам никто уже не поверит.

У меня также сложилось впечатление, что они собирали доказательства хорошего отношения ко мне. Мне был предоставлен автомобиль, чтобы я мог отправиться в какое-нибудь место, где можно было спокойно погулять, не натыкаясь на людей. Поскольку я старался использовать каждую возможность, чтобы укрепить свои нервы, я ухватился за эту возможность побыть на свежем воздухе и сменить обстановку. Помимо центрального отопления, в одной моей гостиной была установлена электроплитка. Но, поскольку я ею почти не пользовался, чтобы не платить огромные деньги за электричество, они включали ее за моей спиной на всю ночь. Мне предложили принимать каждый день горячую ванну с проточной водой. Но, поскольку у меня не было никакого желания делать это, необходимый расход воды был достигнут таким способом: санитары забывали выключить кран, и вода бежала часами. Я подозревал, что, когда придет время, в газетах будет написано, что я использовал огромное количество горячей воды, в то время как англичане вынуждены были отказывать себе во всем. Это должно было показать, что мои тюремщики выполняли любой мой каприз, чтобы сделать мое пребывание в плену как можно более приятным. Кроме того, в мою комнату всегда ставили очень много цветов, пока я не заявил, что в моем положении лучше обходиться вообще без них.

Поскольку шум сортировочной горки на железной дороге не умолкал ни на одну ночь, врачи предложили мне каждый вечер принимать снотворное. Негативное влияние на психику постоянного использования седативных средств хорошо известно, поэтому я отказался. Впрочем, я постепенно привык к шуму и стал спать, не обращая на него никакого внимания. Когда они это поняли, свистки и лязг сталкивающихся вагонов прекратились. Теперь до меня доносился лишь шум проходящих мимо поездов. Из этого становится понятно, что шум, раздававшийся до этого в течение всей ночи, создавался преднамеренно – вероятно, поблизости от моего дома в кустах были установлены свистки.

Тогда были придуманы новые шумы, к которым я еще не привык. Под моей спальней время от времени раздавались громкие хлопки; над потолком спальни и гостиной в течение многих часов слышался непрерывный стук, словно били молотком, от чего у меня начинала болеть голова. Когда же тюремщикам показалось, что я привык к этому монотонному звуку, они стали усиливать или ослаблять его, а то и совсем прекращать на короткое время. Очевидно, этот стук исходил от труб центрального отопления. Но мои тюремщики, по своей глупости, не прекращали стучать даже в те сезоны, когда центральное отопление отключалось.