Грозные царицы - Анри Труайя Страница 41

Подобные насмешливые предложения со стороны исполнителя столь грязных дел были расхожими в те времена. Но на этот раз публика отнеслась более внимательно к происходящему, потому что Наталья Лопухина тут же и потеряла сознание от боли и стыда. Палач вернул ее к жизни сильными ударами кнута, а когда несчастная пришла в себя, ее бросили в телегу и отправили в Сибирь! Супруг присоединился к ней в Селенгинске, тоже не без того, чтобы быть перед тем жестоко высеченным. Несколько лет спустя он умер в полном забвении. Госпожа Бестужева некоторое время еще вела нищенскую жизнь в Якутске, страдая от голода, холода и безразличия окружающих, которые боялись себя скомпрометировать, встречаясь с отверженной обществом грешницей. Муж ее, Михаил Бестужев, брат канцлера Алексея Бестужева, тем временем продолжал в Санкт-Петербурге успешную дипломатическую карьеру, а дочь блистала при дворе Ее Величества.

Разбираясь в деле Ботта, Елизавета думала, что наводит порядок, настоятельно необходимый в ее империи. Алексей Бестужев сохранил все свои министерские обязанности и привилегии, вопреки немилости, в которую впало большинство его родственников, он бы мог даже сказать себе, что его авторитет укрепился, благодаря испытаниям и тому, что он избежал правосудия. Однако в Версале Людовик XV упорствовал в намерении отправить к царице Шетарди, возложив на него миссию признательности Елизавете, которая, согласно поступившей к королю информации, отнюдь не возражала бы возобновить обмен уколами рапирами, на которые надеты предохранительные наконечники, с галантным французом, чья любезность совсем еще недавно так ее забавляла. Но ведь она настолько непостоянна, что – согласно уверениям тех же «знатоков славянской души» – способна сотворить из мухи слона и разозлиться из-за пустяка. Чтобы не раздражать императрицу со столь переменчивым нравом, король вручил Ла Шетарди два варианта рекомендательного письма к Ее Величеству. В одном эмиссар из Версаля был представлен просто как частное лицо, интересующееся всем, что делается в России, в другом – как полномочный представитель, посланный королем к его «драгоценной сестре и самому лучшему другу Елизавете, императрице и самодержице всей Руси».

С такой двойной рекомендацией в кармане – черта с два кто-то сможет помешать ему в его намерениях! Не задерживаясь ни на минуту, Ла Шетарди мчался в Санкт-Петербург и прибыл туда в тот самый день, когда императрица праздновала десятую годовщину организованного ею государственного переворота. Посмеявшись над тем, как Шетарди торопился ее поздравить, Елизавета во время торжества согласилась принять его, и встреча была наполовину дружеской, наполовину протокольной. Шетарди показалось, что у императрицы усталый вид, что она разжирела, но исключительно мила и ласкова на словах, – можно подумать, будто изменила все свои убеждения, – а значит, уже позабыла обо всех своих последних претензиях к Франции. Однако, в то время как Шетарди уже готов был пустить в ход обаяние и предоставить в распоряжение Елизаветы все соблазны, на какие только был способен, он столкнулся с законным посланником Франции, господином д’Аллионом. Тот, разобиженный конкуренцией, возникшей с появлением соперника, которого считал незаконным, принялся вставлять ему палки в колеса, изощряясь в изобретательности. После серии недоразумений и размолвок, два представителя Людовика XV обменялись взаимными оскорблениями, пощечинами и, наконец, вытащили шпаги из ножен. Но и будучи раненным в руку, Ла Шетарди не потерял ни капли своего достоинства. Затем, осознав нежелательность ссоры между двумя французами на иностранной территории, противники с грехом пополам помирились.

Это случилось накануне Рождества.

И ведь именно в это время, в конце 1743 года, Елизавета получила из Берлина долгожданную весть! Прусский король, побуждаемый настойчивыми требованиями разных эмиссаров найти невесту для наследника российского трона, наконец, выбрал драгоценную жемчужину. Принцессу достаточно знатную по происхождению, приятной наружности, с хорошим образованием – в общем, способную сделать честь своему супругу, не рискуя затмить его.

И это оказалась именно такая девушка, о которой мечтала императрица как о своей невестке. Кандидатку в русские царицы звали София-Августа-Фредерика Ангальт-Цербстская (Anhalt-Zerbst), родные и близкие называли ее Фигхен (Figchen), мать писала имя дочки иначе: «Фиххен» (Fichchen) – видимо, от «Софихен» (Sophiechen).

Девочке еще не исполнилось и пятнадцати лет, родилась она в Штеттине. Отец Софии, Христиан-Август Ангальт-Цербстский, не был даже царствующим принцем, а довольствовался тем, что управлял своим маленьким наследственным владением под благосклонным и снисходительным покровительством Фридриха II. Мать Софии, Иоганна-Елизавета Голштин-Готторпская, была двоюродной сестрой покойного Карла-Фридриха, отца великого князя Петра, которого Елизавета назначила своим наследником.

Иоганна была на двадцать семь лет моложе своего супруга и честолюбивых намерений в отношении дочери у нее более чем хватало. Как все это было чудесно, в глазах императрицы, как по-семейному, в германском духе и многообещающе! Изучив же веточку за веточкой, росток за ростком генеалогическое древо, Елизавета Петровна окончательно уверилась в том, что права. В какую-то минуту ей даже почудилось, будто в этом случае она сама вступает в брак. Но – с кем? Если к девочке она в высшей степени расположена, то о племяннике этого не скажешь! Уж слишком хорошо она знает претендента на российский престол! И на этот раз Петр опять разочаровал царицу: ей так хотелось, чтобы он проявлял побольше нетерпения, когда обсуждаются вопросы его брака, чтобы он хотя бы поинтересовался тем, как происходят матримониальные переговоры, продолжавшиеся вдали от него. Ничего подобного. Впрочем, и главное заинтересованное лицо, принцесса София-Августа, держалась в сторонке от всех этих переговоров, предметом которых была она сама. Переговоры велись путем обмена конфиденциальными письмами между Цербстом, где находилась резиденция родителей Софии, Берлином, местопребыванием короля Пруссии Фридриха, и Санкт-Петербургом – тут царица просто сгорала от нетерпения, ожидая новых вестей из Пруссии. Все, что она до сих пор успела узнать о молоденькой девушке, отлично согласовалось одно с другим: буквально все, кто встречался с нею (правда, такие люди были редки), говорили о том, как София-Августа миловидна, грациозна, благовоспитанна, образованна, о том, что по-французски она говорит так же свободно, как и на родном немецком, наконец, о том, что, несмотря на свой нежный возраст, она при любых обстоятельствах бывает спокойной и уравновешенной. Не слишком ли все это хорошо, чтобы оказаться правдой? – задумывалась Елизавета. Портрет Фигхен, присланный императрице Фридрихом II, убедил, что – правда! Маленькая принцесса и впрямь оказалась прехорошенькой с ее свеженьким личиком и простодушным взглядом! Прелесть какая!

Однако из опасения, что в последнюю минуту ее ждет разочарование, царица скрывала от своего ближайшего окружения, какое великое, способное привести Россию к счастью событие она готовит. И Алексей Бестужев так ничего и не знал… Знали, но вынуждены были помалкивать приближенные прусские дипломаты. Зато Мардефельд день за днем информировал Ла Шетарди и Лестока о том, как продвигаются переговоры. И поползли слухи. Франкофильский клан пришел в восторг, хотя до поры до времени и проявлял некоторую осторожность в выражении этого восторга от возможности приезда в Санкт-Петербург принцессы, выращенной, как они слыхали, гувернанткой-француженкой. И пусть она по крови пруссачка – все равно ведь не сможет, раз получила воспитание у такой гувернантки, действовать во вред Франции, наоборот, постарается принести ей пользу. Даже если свадьба вдруг не состоится!