Грозные царицы - Анри Труайя Страница 40

Всякий раз, когда в минуты близости Разумовский называл императрицу Лизой, она благодарила и еще в большей степени чувствовала себя самодержавной государыней. Вскоре он стал для всех придворных не просто «ночным императором», а принцем-консортом, таким же законным, как если бы его союз с Елизаветой был освящен Церковью. Впрочем, тогда уже в течение нескольких месяцев ходили слухи, что царица в великой тайне сочеталась браком в маленькой церкви села Перово, что поблизости от Москвы. Новобрачных соединил отец Дубянский, духовник Елизаветы, естественно, посвященный в ее секреты и тайные мысли. Никто из придворных не присутствовал на этом тайном обряде. Ничего не переменилось в отношениях императрицы и ее фаворита. Если Елизавета хотела выйти замуж тайком от всех, то просто-напросто потому, что она была намерена как бы подружиться с Богом, стать с Ним на короткой ноге, заручившись таким образом Его поддержкой. Распутная, жестокая, необузданная, вспыльчивая, она больше других нуждалась в присутствии Высших Сил как в повседневной жизни, так и при исполнении царских обязанностей. Такая иллюзия согласия со сверхъестественным помогала поддерживать в равновесии свойственные ей многочисленные противоречия, которые, с одной стороны, возбуждали Елизавету, но с другой – надламывали.

Отныне Разумовский являлся к супруге днем и ночью: раз получено благословение Церкви – какая тут вина и какие могут быть церемонии! Новая ситуация должна была побудить их обоих к обмену мнениями по поводу политической жизни с такими же доверием и непосредственностью, как они обменивались ласками. Но Разумовский все-таки еще медлил с тем, чтобы оставить позицию нейтралитета в этом вопросе. Но если он никогда не навязывал своей воли Елизавете в важных решениях, которые ей предстояло принять, то она была очень внимательна к любым его истинным пристрастиям. Ведомый крестьянским инстинктом, Алексей Григорьевич в целом поддерживал националистические идеи канцлера Бестужева. Впрочем, из-за того, что в ту эпоху государственные интересы менялись с такой скоростью – те воевали, эти готовились к войне, а поиски союзников были главным занятием для канцлеров всех стран, – было крайне трудно разобраться в европейской политической головоломке. Единственное, что было ясно: война между Россией и Швецией, опрометчиво развязанная во времена регентства Анны Леопольдовны в 1741 году, подходила к концу. После одержанных под руководством генералов Ласси и Кейта многочисленных побед над шведами можно было подписать мирное соглашение между двумя государствами. И оно было подписано 8 августа 1743 года в городе Або. По условиям Абоского договора, Россия вернула несколько завоеванных ею раньше территорий, сохранив за собой большую часть Финляндии. Покончив с разногласиями, отделавшись окончательно от стокгольмских поджигателей войны, Елизавета могла надеяться, что Франция покажет себя теперь менее враждебной по отношению к союзу с ней. Но в интервале Санкт-Петербург заключил пакт о дружбе с Берлином, что сильно не понравилось Версалю. И потому нынче пришлось снова использовать любые средства, чтобы умерить подозрительность, и по-прежнему раздавать обещания.

Именно в этот момент разразилась беда, к которой ни Бестужев, ни Елизавета готовы не были: в середине лета в Санкт-Петербурге заговорили о заговоре, в который, по наущению австрийского посланника Ботта д’Адорно, верхушка дворянства мечтала вовлечь многих своих представителей. Целью заговора было свергнуть Елизавету Первую с престола. Эта не имевшая ни стыда, ни совести компания вознамерилась – не более, но и не менее – предложить российский трон Брауншвейгской фамилии, объединившейся вокруг маленького Иоанна VI. Едва эти слухи достигли ушей Елизаветы Петровны, она отдала приказ арестовать бесстыдного наглеца Ботта д’Адорно. Но дипломат, почуяв опасность, успел сбежать из России, и говорили, что он движется по дороге на Берлин в направлении Австрии. Он-то смог улизнуть, зато ведь его русские союзники на месте. Все, наиболее себя из них скомпрометировавшие, связаны – кто более близким, кто отдаленным – родством с кланом Лопухиных. Елизавета еще не забыла, как в разгар танцев отхлестала по щекам Наталью Лопухину за то, что та посмела явиться на бал с розой в прическе, точь-в-точь, как у нее самой. Кроме того, эта женщина была любовницей гофмаршала Левенвольде, ранее сосланного в ссылку. Две причины для того, чтобы Ее Величество не жаловала соперницу. Но некоторые заговорщики были ей еще более ненавистны. В первых рядах обвиняемых императрица поставила жену Михаила Бестужева, урожденную Головкину, сестру бывшего вице-канцлера, невестку ныне действующего канцлера Алексея Бестужева и вдову одного из ближайших сотрудников Петра Великого – Ягужинского.

Ожидая, пока закончатся аресты и судебный процесс по делу заговорщиков, Елизавета не теряла надежды на то, что Австрия сурово накажет своего посланника. Но если король Фридрих II прогнал Ботта, едва тот ступил на землю столицы Пруссии, то императрица Мария-Терезия, встретившая дипломата в Вене, ограничилась порицанием Ботта. Разочарованная сдержанным поведением двух иностранных монархов, которых русская императрица считала более твердыми в монархических убеждениях, она отомстила, приказав заключить царственную чету герцогов Брауншвейгских и их сына, маленького Иоанна VI, в приморской крепости Дунамунде, что на реке Дуне, где за ними было удобнее следить из Риги. Она мечтала также отделаться от Алексея Бестужева, семья которого так себя скомпрометировала. Позже, вероятно, убежденная советами Разумовского – сторонника умеренности в улаживании общественных дел, она оставила канцлера на своем посту.

Тем не менее, вспыхнувший снова гнев надо было утолить, значит, нужны были жертвы. Поэтому государыня перенесла всю тяжесть обвинений на госпожу Лопухину, ее сына Ивана и некоторых ее близких. Теперь императрица требовала для Натальи Лопухиной в качестве наказания не пощечину, даже не две, а чудовищные пытки. Та же судьба ожидала ее сообщников. Под кнутом, зажатые в колодки, обожженные накаленным добела железом, корчась от боли, Наталья Лопухина, ее сын Иван и госпожа Бестужева повторяли измышления Ботта. И, несмотря на вещественные улики, чрезвычайный трибунал, состоявший из нескольких сенаторов и трех представителей духовенства, приговорил всех обвиняемых к колесованию, четвертованию и обезглавливанию. Такой беспримерно жестокий приговор дарил Елизавете возможность – во время одного из балов – принять решение: она сохранит жизнь несчастным, которые решились организовать заговор, направленный против нее, и ограничится публичным им «уроком». Когда было объявлено о таком из ряда вон выходящем милосердии, вся ассамблея хором стала превозносить ангельскую доброту Ее Величества.

31 августа 1743 года перед зданием двенадцати коллегий был сооружен эшафот. При огромном стечении глазевших на представление зевак палач грубо сдернул с госпожи Бестужевой одежду. Поскольку перед началом пытки у нее хватило времени на то, чтобы незаметно сунуть ему драгоценность в виде креста, он довольствовался тем, что лишь прикасался кнутом к ее спине и только проводил острием ножа по кончику языка, не сдирая кожи. Она переносила обманные удары и якобы нанесенные раны с достоинством героини. Наталья Лопухина, у которой была не такая крепкая нервная система, когда с нее попытались сорвать одежду, стала отчаянно сопротивляться. Толпа онемела от изумления, увидев внезапно открывшуюся ей наготу этой женщины, которую унижение делало еще прекраснее. Затем некоторые из любопытных, желая продолжения зрелища, прямо-таки заревели от нетерпения. Объятая паникой перед лицом, как ей казалось, все возраставшей к ней ненависти, несчастная попыталась вырваться из рук мучителей, стала браниться и укусила руку палача. Тот просто взбесился: сдавил ей шею, силой заставив разомкнуть челюсти, взмахнул острым ножом и – через минуту уже показывал развеселившейся толпе кусок окровавленного мяса, крича: «А вот кому язык прекрасной госпожи Лопухиной! Кусок отличный и продам задешево! Кому за рубль язык красавицы Лопухиной!»