Первый и последний. Немецкие истребители на западном фронте. 1941-1945 - Адольф Галланд Страница 40

"О, не так много", — отвечал он. Ему не было точно известно, сколько из них признано, поскольку несколько случаев все еще оставались спорными. Я настаивал: "Ну, хотя бы приблизительно, сколько?" — "Не знаю, — сказал он, решительно уклоняясь от прямого ответа, — по сравнению с Мельдерсом или вашим багажом, мой счет не так уж велик, так что вряд ли стоит говорить об этом". На самом деле на его счету было что-то около двадцати сбитых самолетов. Возможно, он не захотел беседовать с нами на эту тему из чувства скромности.

По ходу развития нашей непринужденной беседы Бадер становился все более разговорчивым, поэтому я предложил осмотреть, как мы обустроились на этом месте, что он воспринял с удовольствием и явной заинтересованностью. Протез ноги, который, можно сказать, был спасен из-под обломков крушения, скрипел и дребезжал, подобно маленькой бронированной тележке. Бадер спросил меня: не могли бы мы сбросить письмо над Англией с целью сообщить его жене и детям, что у него все хорошо, и чтобы они доставили ему запасной протез, форму чуть получше его боевой, табак и новую трубку взамен сломанной, которую он пока скрепил липкой лентой. Его жена, вероятно, знала, что делать. Запасные протезы лежали слева в гардеробе. Я было предложил ему табаку и одну из своих трубок, но он отказался. Естественно, раз это находилось за пределами моей компетенции, то я и не дал ему четкого обещания выполнить его просьбу, которая была весьма оригинальной, но пообещал сделать все, что в моих силах.

Его внимание, как эксперта, привлек мастерский способ, с помощью которого был замаскирован аэродром, затем последовал продолжительный разговор о технических тонкостях, в ходе данного разбора он расхваливал лучшие стороны "мессершмитта", тогда как мы в свою очередь хвалили "спитфайр". Не позволю ли я посидеть ему в кабине моею самолета? Почему бы и нет! Меня привели в восхищение выказываемые этим великим летчиком интерес и понимание сути дела. Он очень хорошо подходил бы для нашего клуба.

Бадер наклонился ко мне из кабины моего самолета, в котором он уже сидел, и сказал: "Не окажете ли вы мне любезность?" — "С удовольствием, если это в моей власти". — отвечал я. "По крайней мере раз в своей жизни я хотел бы полетать на "мессершмитте". Позвольте мне сделать один круг над аэродромом". Он сказал это с улыбкой и посмотрел мне прямо в глаза. Я чуть было не поддался на его просьбу, но тут же спохватился: "Если я исполню ваше пожелание, то боюсь, вы удерете, и я вынужден буду вас преследовать. Сейчас, когда мы встретились, мы не хотим стрелять друг в друга, не правда ли?" Он рассмеялся, к мы сменили тему беседы. После сердечного расставания он вернулся обратно в госпиталь.

Не мешкая, я позвонил Герингу, передал ему свое восхищение безногим командиром авиаполка и попросил разрешения, чтобы ему выслали запасной протез. Геринг согласился сразу, так как он считал, что Бадер воплощает собой тот самый душевный настрой, который они испытывали во время Первой мировой войны. Тогда они использовали любую возможность, какая только им представлялась, чтобы оказать услугу сбитому противнику, даже если были врагами. Мы должны были установить радиоконтакт с британскими ВВС на международной длине SOS-волны, предлагая свободный пролет английскому самолету, который мог приземлиться на аэродроме вблизи от побережья и разгрузить все вещи, нужные Бадеру.

Радиосвязь была установлена, причем наше послание о захвате в плен Бадера было подтверждено англичанами. Мне нравилось, что в разгар военных действий происходит нечто такое, что встает над национальной ожесточенностью обеих сражающихся сторон.

Но спустя немного времени Бадер пропал: ночью он спустился вниз из верхнего окна госпиталя по связанным простыням и убежал. Мне было очень неприятно, как и лицам, отвечавшим за него. Командование провело смутившее всех расследование в связи с его исчезновением. Даже его посещение нашей военно-воздушной базы, посещение, для которого я не испросил дозволения, поднялось постепенно до уровня строгого расследования.

В целом дело стало выглядеть еще непригляднее, и все из-за протеза Бадера. Англичане не стали дожидаться от нас более подробных инструкций. Спустя некоторое время наш аэродром и другие объекты — цели вокруг Сент-Омера подверглись сильному налету, а мы получили радиосообщение на той же самой волне, что были сброшены не только бомбы, но также и нужные Бадеру запасные протезы ног. В надлежащем месте был обнаружен большой ящик с нарисованным краской красным крестом и надписью на немецком: "В этом ящике протезы ног для командира полка Бадера, узника войны".

Это был не очень дружественный ответ на наше предложение, сделанное с самыми благими намерениями. Бомбы и проявление милосердия — понятия несовместимые. Как считали критики, это показывает, что называют англичане справедливой и честной игрой.

Но вскоре Бадера снова схватили и стали содержать под более строгим наблюдением в разных лагерях для военнопленных. Он совершил еще несколько неудачных попыток бегства, каждая из которых служила еще большим подтверждением его смелости. Однако мы, летчики-истребители, воевавшие по эту сторону Ла-Манша, никогда не принимали на свой счет слова Бадера, сказанные им после войны одному немецкому журналисту: "…я отнюдь не считаю, что война — это игра в крикет — вначале постреляли друг в друга, а затем пожали друг другу руки. Пожалуйста, особенно подчеркните это для своих читателей…". А мы даже сегодня по-прежнему считаем, что в то время наши действия по отношению к Бадеру были надлежащими, гуманными и справедливыми.

Четыре года спустя я с ним свиделся снова. В 1945 году я находился в военно-воздушном лагере но расследованиям номер 7 в Латимере, в северном Лондоне, в качестве американского военнопленного, откуда меня перевезли на аэродром Танжмер, вблизи Чичестера, где в то время проводилось совещание командиров английских ВВС. Среди них присутствовал и Бадер, командир авиаполка, он уже вернулся в Англию. На этот раз уже я стоял перед ним в качестве пленника, и он предложил мне свою коробку сигар. Теперь наши роли переменились. Бадер в самой очаровательной манере выказал личную заинтересованность по поводу условий моего содержания, но на следующее утро опять исчез, как это уже бывало прежде. В 1945 году война все еще шла, несмотря на безоговорочную капитуляцию.

Война — не игра в крикет. Неужто это удивляло немецкого репортера? ^[2]