Германия на заре фашизма - Андреас Дорпален Страница 40

Параллельно с долгосрочными планами существовала необходимость и в немедленных действиях. Церемония в Танненберге представлялась Вильгельму подходящим случаем напомнить стране, что он все еще жив. Он направил Гинденбургу телеграмму, в которой подчеркивался личный вклад экс – монарха в победу, а Гинденбургу и Людендорфу были оставлены роли простых исполнителей монарших распоряжений. Кайзер покровительственно представил ситуацию следующим образом: «(Отправленные мною в Восточную Пруссию с приказами освободить ее от врагов любой ценой, вы и генерал Людендорф сумели это сделать благодаря вашему превосходному командованию и преданной поддержке подчиненных вам командиров и помощников, многие из которых были учениками моего старого начальника штаба графа Шлиффена». Танненберг доказал миру, чего может достичь немецкая мощь «при сильном и решительном руководстве». Здесь имелось в виду, что сейчас такого руководства у страны нет. Вильгельм был уверен, что Гинденбург зачитает телеграмму на публичной церемонии, но испытал глубокое разочарование. Маршала предупредили, что оглашение этого послания может спровоцировать беспорядки внутри страны, и поэтому он решил зачитать ее только своим старым товарищам на банкете. Некоторым из активных сторонников кайзера такая предосторожность явно не понравилась, и, к немалому смущению маршала, они через несколько дней опубликовали послание в «Кройццайтунг» – печатном органе монархистов. Как и следовало ожидать, телеграмма стала причиной ожесточенных дебатов, припомнились прежние обиды, открылись старые раны. Больше всего Гинденбурга беспокоило то, что он снова почувствовал себя в болезненной изоляции от тех, чье мнение ценил превыше всего.

На короткое время споры отодвинулись на задний план – 2 октября прошли тожества по поводу восьмидесятилетия президента. Нация, позабыв о разногласиях, чествовала старого маршала. Торжественные церемонии и веселые праздники свидетельствовали об уважении, которое он заслужил; ораторы – республиканцы пели дифирамбы президенту, тем же занимались и их коллеги – консерваторы. Конечно, во всеобщей гармонии не обошлось и без диссонирующих нот. Сторонникам Людендорфа, теперь образовавшим Танненбергский союз, было запрещено посещать торжества «ввиду неслыханных случаев при открытии мемориала в Танненберге». «Альдойче блэттер» – орган неукротимых пангерманистов – оплакивал «буржуазную этику» Гинденбурга, позволившую ему оставить помощников Эберта, что явилось «фундаментальной ошибкой, ставшей причиной все новых ошибок». Коммунисты снова твердили о милитаризме и империалистических взглядах Гинденбурга. Правда, на эти нападки мало кто обращал внимание, за исключением разве что самих нападавших. Те же критики, которые могли обратить на себя более серьезное внимание, озвучивали свои претензии так тихо, что их голоса потонули в хоре панегириков и славословий.

Тон празднований отражал тот факт, что политическая консолидация была скорее видимой, чем настоящей. И правые, и левые теперь были согласны, что реставрация монархии больше не является направлением практической политики. Даже Лебелю пришлось признать, что, «как все понимают, Гинденбург принял президентство не для того, чтобы вымостить дорогу к реставрации монархии, а чтобы сохранить государство, ускорить восстановление страны и помочь ей занять достойное место в международных организациях». Консервативные газеты также считали, что первоочередные задачи Гинденбурга далеки от попыток восстановить безвозвратно ушедшее прошлое. «Давайте надеяться, – написала аграрная газета «Дойче тагесцайтунг», – что Гинденбургу удастся восстановить силу и величие Германии, объединив старые идеалы с новыми идеями».

Левые в свою очередь поздравили себя с тем, что республика стала намного крепче и здоровее, чем была во время избрания маршала. «(Избрание Гинденбурга вторым президентом республики… внесло важный вклад в консолидацию республиканской формы правления, что представляется очевидным сегодня, – написала «Берлинер тагеблатт». – Президентство Гинденбурга вернуло реалистическую перспективу политическому мышлению в Германии». В том же ключе «Франкфуртер цайтунг» отметила, «что результатами президентства маршала является консолидация и придание силы республике». Монархистские склонности Гинденбурга больше не являлись основанием для беспокойства: он доказал, что может хранить верность присяге, которую принес, став президентом. «<Никто не может требовать от старого прусского офицера, чтобы он на закате лет отказался от монархистских убеждений, которые глубоко укоренились в его сердце». Конечно, не все либералы были готовы сделать скидку на политические симпатии маршала с такой полнотой. Теодор Вольф, главный редактор «Берлинер тагеблатт», с гораздо меньшей уверенностью говорил о том, насколько республика может доверять Гинденбургу – ее стражу. В передовой статье он ограничился несколькими общими словами, после чего сразу перешел к другим вопросам. Но такой скептицизм все же был исключением. Так много убежденных республиканцев превозносили избрание Гинденбурга как триумф процесса демократического выбора, что одна из центристских газет в тревоге задала вопрос, не признают ли республиканцы такими хвалебными панегириками политическую мудрость антиреспубликанского правого крыла. Она также выразила недоумение, понимают ли республиканские партии, что общенациональные чествования Гинденбурга являются благом больше для правых партий, чем для республиканских. Такой же была позиция и социалистической прессы. Газета «Форвертс» увидела в празднествах не манифестацию национального единства, а тревожный факт наступления на парламентскую демократию. «Республике Гинденбурга, – предупреждала газета, – еще предстоит быть преобразованной в истинно демократическое государство. Именно это, а не вопрос «монархия против республики» сегодня является решающим фактором. Но даже те, кто понимает проблему, не могут предложить ее решения».

Речи и статьи в реакционной прессе того дня были куда более конкретны в постановке целей. Вестарп, обращаясь к собравшимся на митинг в Ганновере, говорил о долгосрочных дополнениях к конституции, отвечающих нужде нации в сильном лидере. Президент должен иметь право назначать и увольнять канцлеров и министров, он должен контролировать Пруссию и ни в коем случае не должен быть вынужден подписывать закон, который не одобряет. «Наш долг, – вещал граф, – укреплять конституционное положение президента». Другие правые ораторы высказали аналогичные мысли, которые прозвучали даже на церковной службе, которую Гинденбург посетил в тот октябрьский день. Комментируя тот факт, что далеко не всегда тот, кто сеет, собирает урожай, священник, совершающий богослужение – высокопоставленный деятель лютеранской церкви, – заметил, что отечество, которое народ унаследовал от своих предков, было объединено в единое государство не решением большинства, а кровью и мечом.

Принимая во внимание эти конкретные и серьезные заявления, апатию республиканцев понять сложно. Если не что – то другое, так хотя бы противоречия вокруг флага – всегда являющиеся точным барометром политической атмосферы – должны были предостеречь республиканцев от опасности такой позиции. Берлинский корреспондент «Франкфуртер цайтунг» с очевидным удовлетворением заметил, что, в то время как на многих зданиях вывешен черно – бело – красный флаг, черно – красно – золотой тоже не является редкостью. А вот у представителя «Нью – Йорк таймс» создалось иное впечатление: «Если бы решать пришлось толпам людей в Берлине, имперские цвета одержали бы легкую победу».