Прыжок самурая - Иосиф Линдер Страница 40

Из густого тумана вырос старенький, еще времен русско-японской войны, локомотив. Выпустив облако пара, он на удивление резво протащил вдоль перрона с десяток ветхих вагонов и остановился в положенном месте. У последних вагонов, попроще, началась давка, китайцы и корейцы штурмом брали места. Дмитрий с трудом продрался сквозь галдящую толпу к голове поезда. Посадка тут проходила более пристойно. Суетливо протерев поручни, проводник-китаец услужливо согнулся в поклоне перед японским офицером-пограничником. Тот поднялся в тамбур, окатив его презрительным взглядом. Вслед за ним проплыл перетянутый ремнями желтый кожаный чемодан. За пограничником дружной гурьбой повалили офицеры чином поменьше, затем пришел черед коммерсантов и чиновников.

Дмитрий оказался в одном купе с офицерами-японцами и пожилым работником КВЖД Алексеем Никитиным. Без всяких церемоний японцы заняли нижние полки, а им, русским, пришлось довольствоваться верхними. Но сожалеть о таком соседстве не пришлось. Сутолока еще не успела улечься, как в коридоре появился полицейский патруль и началась проверка документов. Начальник патруля, завидев японцев, лишних вопросов не задавал.

Когда проверка закончилась и патруль вернулся в здание вокзала, дежурный по станции наконец поднял флажок. Паровоз поднатужился и дернул вагоны. Дробно постукивая колесами, серо-черная гусеница поползла к Харбину.

За окном продолжал моросить дождь, навевая на пассажиров тоску. Дмитрий лег, отвернулся к стенке и попытался заснуть, но ему это не удалось. В купе ввалились подвыпившие японцы. На столике появилась копченая курица, а к ней – пузатая бутылка саке. Потом загремели кружки, раздался громкий смех. Дмитрий переглянулся с соседом, лежащим напротив, и они, не сговариваясь, спустились вниз, намереваясь отправиться в ресторан.

В ресторане кучка чиновников чахла над той же саке, только бутылка была поменьше. Официант, скучая, играл с поваром в кости. Дмитрий пробежался взглядом по меню. Выбор был не ахти: каша из чумизы, пара салатов, жареная утка, рыба и чай с китайскими пампушками, которые варят на пару. Они остановились на рисовой водке, простеньком салате и вареной рыбе. Официант расторопно принес заказ. Выпив по русскому обычаю за знакомство, они принялись за закуску. После четвертой рюмки Алексей Иванович захмелел, его потянуло на воспоминания. Вначале Дмитрий слушал старика рассеянно, так как мысли занимала предстоящая встреча с резидентом, но вскоре печальная история инженера-путейца по-настоящему захватила его. Был и еще один момент, чисто профессиональный. Штрихи из чужой жизни помогали сделать правдоподобной любую легенду прикрытия. Память Дмитрия цепко фиксировала детали.

Никитин рассказывал о майских днях 1898 года, когда первый отряд русских путейцев прибыл на пароходе «Благовещенск» в маньчжурское селение Харбин. Никакого города тогда не было и в помине. Так – несколько домишек на грязной улице. В тот же день прямо на набирающем цвет маковом поле был забит первый колышек. Вскоре в одном из дощатых бараках начала работу контора Русско-китайского банка. Постепенно бараков становилось все больше, и к концу года в этом медвежьем углу обосновались уже тысячи русских. Грандиозная стройка шла не прекращаясь. У причалов день и ночь разгружались баржи, материалы незамедлительно поступали на участки, город рос как на дрожжах. К 1900 году на пригорке засверкал куполами красавец Свято-Николаевский собор, от него строгим веером расходились новехонькие улицы. Прямую, как стрела, Китайскую украшали здания Железнодорожного собрания и Правления дороги. Невиданными темпами строилась и сама дорога. За четыре с небольшим года русские рабочие с помощью кирки и лопаты проложили тысячи километров путей. Дорога тогда называлась Китайско-Чанчуньская, и тянулась она от Маньчжурии до Суйфыньхэ, от Харбина до Даляня, от Ляояня до Бэньси, от Суцзятуня до Фушуня, от Дашицяо до Инкоу и так далее. Когда в марте марта 1898 города России в аренду был передан Люйшунь, город-порт на берегу Желтого моря, он так же был соединен с Харбином и благодаря этому превращен в неприступную, как тогда казалось, крепость – Порт-Артур. Русско-японская война 1904–1905 гг., неудачная для русских, сказалась и на дороге, рассказывая об этом, Никитин вздохнул, ее южную ветвь от Чанчуня до Даляня и Люйшуня пришлось отдать японцам, она стала называться Южно-Маньчжурской железной дорогой. Потом прошла Первая мировая война, в России свершилась революция, и за обладание КВЖД началась острая борьба. В 1924 году КВЖД была отдана под совместное управление СССР и Китая. Но Япония не поумерила аппетитов. Оккупировав Северо-Восточный Китай, она превратила дорогу в зону бесконечных провокаций.

Никитин ушел в сторону от опасной темы и стал вспоминать далекое прошлое: ежегодные шумные балы в Железнодорожном собрании, рождественские праздники, преображавшие Китайскую улицу, заваленные пушниной магазины русских промышленников, веселую суету у ресторанов «Новый свет» и «Тройка». В Харбине везде звучала русская речь – и в Новом городе, и в пригороде Мадягоу, и это неудивительно – большинство населения представляли русские. После Гражданской войны в Харбин потянулись эмигранты, представители офицерства, интеллигенции, купечества. Многие из них так и остались там навсегда – увы, в могилах, на Покровском, на Успенском кладбищах, лишенные возможности вернуться на родину. Родина вышвырнула их вон, избрав себе иных, коммунистических, богов. Пытались ли харбинцы бороться с Советской властью? Пытались, и еще как. Пылали приграничные села в Забайкалье и Приамурье, плодились правительства в изгнании, появлялись антисоветские союзы, вожди которых, атаман Семенов, атаман Анненков, призывали к «крестовому походу» против большевиков.

Как выяснилось, в одном из таких отрядов воевал и сын Никитина Александр. После ночного набега на станцию Борзя он, получивший тяжелое ранение, провел долгие месяцы на больничной койке. В тридцать втором, встав на ноги, Александр уехал на заработки в Шанхай, и там его следы затерялись. Была у Никитина и дочь Елена. В тридцать четвертом вместе с мужем, инженером-путейцем, обслуживающем дорогу, она выехала в СССР. Ее редкие письма служили старику утешением…

Когда рассказ Никитина подошел к концу, в ресторане уже никого не осталось. Дмитрий расплатился, заботливо подхватил под руку старика и повел в купе, но прилечь им не удалось. На их полках лежали пьяные в стельку японцы. Остаток ночи пришлось провести в купе проводников, да и то после небольшого скандала, учиненного Дмитрием.

Ранним утром за окном замелькали пригороды Харбина. Из серой полумглы проступило монументальное здание вокзала. Поезд плавно замедлил ход и остановился, пассажиры повалили к выходу. Дмитрий поднес чемодан Никитина до привокзальной площади и, тепло попрощавшись, поспешил раствориться в толпе. За углом он нанял извозчика и коротко приказал:

– На Мостовую!

Громыхая по брусчатке, пролетка покатилась вперед.

День только разгорался, но на улицах уже появились торговцы, оживали рынки, распахивали двери мастерские. Над городом плыл колокольный звон – уже потом Дмитрий узнал, что здесь было двадцать два православных храма. Комсомолец, он не верил в Бога, но все же льющаяся в уши музыка была ему приятна. Харбин уже не казался таким чужим.