Повседневная жизнь российских жандармов - Борис Григорьев Страница 39

Когда, наконец, полиция разобралась в личности Соковнина-Голицына, выяснились другие любопытные подробности из биографии Медокса. Надворный советник Яковлев, в доме которого Медоксы снимали квартиру, сообщил следствию, что Роман Медокс был изгнан отцом из дома за распутство, потом служил писарем в полиции, но и оттуда его прогнали; потом он определился унтер-офицером в какой-то армейский полк, участвовавший в походе в Финляндию, из него дезертировал, каким-то образом пристал в полк ополчения, украл общественные деньги и снова скрылся.

Дело было доложено императору. С. К. Вязмитинов не без восхищения писал Александру I: «Получив от природы изящные способности, образовал он их хорошим воспитанием, которое доказывается на первый случай знанием иностранных языков: французского, немецкого и английского, сведениями в литературе и в истории, искусством в рисовании, ловкостью в обращении и другими преимуществами, свойственными человеку благовоспитанному, а особливо основательным знанием отечественного языка и большими навыками изъясняться на оном легко и правильно». Генерал нисколько не лукавил и в характеристике Романа Медокса ничего не прибавлял и не убавлял. Роман Михайлович на самом деле был незаурядной личностью, а его аферы объяснялись всего лишь тем, что «из честолюбия сделался он мечтателем».

Как мило и как это было по-русски: мечтатель-авантюрист! Взять бы на месте государя-императора да простить Романа Михайловича, да сделать его хотя бы помощником реформатора Сперанского. Вот уж Медокс довел бы реформу русского общества до конца. Но нет, Александр I упрятал бывшего корнета и флигель-адъютанта в Петропавловскую крепость. А зря!

Кстати, о министре полиции А. Д. Балашове. Если сопоставить слова доклада по делу Медокса начальника тайной полиции Я. Де Санглена о том, что казенные деньги самозванцу выдавались «из уважения к особе министра полиции», с известными фактами о том, как Балашов правдами и неправдами, вплоть до признания своего якобы купеческого происхождения, домогался наследства богатых купцов Баташевых, то получится довольно любопытная деталь для характеристики полицейских чинов России эпохи Александра I и Николая I.

…Из Петропавловской крепости арестант Медокс был переведен в Шлиссельбургскую, где и просидел до воцарения на престоле Николая I. В середине 1826 года Медокс близко познакомился с некоторыми декабристами, ожидавшими отправления в сибирскую ссылку: Юшневским, Пущиным, Бестужевым, Фонвизиным и Нарышкиным. Он постарался как можно больше узнать о их личной жизни, их взаимоотношениях, а декабристы, полюбившие общительного и образованного Медокса, научили его всяким премудростям конспирации, включая азбуку общения между собой с помощью перестукивания через стены камер. В 1826 году его снова перевели в Петропавловскую крепость, откуда он на имя А. X. Бенкендорфа подал просьбу ходатайствовать за него перед царем о помиловании — не как «за того негодяя, каким он был в 1812 году», а как за раскаявшегося. При этом Роман Михайлович скромно просил назначить его на службу по дипломатическому ведомству.

Скоро Медокса помиловали и дали на выбор три города для поселения на жительство: Архангельск, Петрозаводск и Вятку. Медокс выбрал Вятку, куда он в 1827 году выехал под гласный надзор полиции. История не оставила нам свидетельств того, как Медокс доказывал вятской полиции свое раскаяние, что он делал в городе и чем добывал средства к пропитанию. Известно лишь, что Медокс не упускал ни одной возможности сойтись с декабристами, которых конвоировали по этапу в Сибирь. О своем знакомстве и сочувствии Медоксу, в частности, написал родителям И. И. Пущин, проезжавший через Вятку в места отдаленные.

В Вятке наш герой задержался не надолго и скоро по подложному паспорту выехал оттуда в неизвестном направлении. Царю было доложено о бегстве Медокса, и он дал указание Бенкендорфу во что бы то ни стало поймать подлеца. Александр Христофорович немедленно разослал по всем городам и весям Циркуляр следующего содержания:

«Находившийся в г. Вятке по высочайшему повелению под надзором полиции Роман Медокс сын бывшего содержателя московского театра, английского жида Медокса, бежал, как предполагается, с паспортом на имя мещанина Ал. Мотанцова… Прошу ускорить распоряжением о непременном отыскании и задержании помянутого жида Медокса… Приметы бежавшего такие: росту 2 аршина до 7 вершков, лицом бел и чист, волосы на голове и бровях светло-русые, редковатые, глаза серые, нос невелик, островат, когда говорит — заикается; от роду ему до 35 лет».

Между тем Медокс побывал в Москве, выклянчил у родных денег и стал пробираться на любимый Кавказ, но был задержан в Екатеринодаре и отправлен в Петербург. Победная реляция о поимке преступника была получена шефом жандармов Бенкендорфом, и тот поспешил уведомить об этом государя. Николай I распорядился упрятать Медокса в один из сибирских батальонов и держать его там под строжайшим надзором.

Пока Медокса везли в Петербург, он снова умудрился бежать, написав по пути письмо сестре, в котором сообщал, что определен рядовым в Омск и что «…дух мой скоро воспрянул — и я на краю пропасти нашел случай писать к государю, который по первой почте отвечал». Медокс находился в бегах, но не унывал и даже «воспрянул духом» от возможности заслужить прощение царя. Казалось, он теперь сам в первом попавшемся на пути городе явится с повинной, но не тут-то было: Медокс, напротив, сменил паспорт, поехал в Одессу и целый год вертелся там среди друзей и родственников сосланных в Сибирь декабристов, не испытывая нужды в средствах.

Из Одессы Роман Михайлович написал еще одно письмо Николаю I (30 мая 1828 года), в котором он излагал историю своих приключений в 1812 году на Кавказе, описывал страдания в тюрьме и просил помиловать его, определив рядовым в Молдавскую армию. Царь отдал новое распоряжение схватить нахала, но тот казался неуловимым: со своими знаниями иностранных языков он легко растворился в многонациональном контингенте портового города. Как бы дразня власти и самого Николая I, «нелегал» Медокс отправил царю еще одно письмо — теперь на хорошем английском языке. Далее в биографии Медокса наступает более чем годичный провал. Аналогичным образом в архивах Третьего отделения по странному совпадению отсутствуют какие бы то ни было сведения о том, что происходило с Медоксом в июле 1828-го — сентябре 1829 года и какие действия в это время предпринимало отделение по его поимке.

После указанного периода Медокс при загадочных обстоятельствах оказался не в Омске, а в Иркутске! Предписание царя сослать Медокса рядовым в Омск все-таки исполнилось, но сосланный повел в Сибири образ жизни отнюдь не простого рядового солдата. Он появляется в Иркутске, заводит тесные связи с наиболее видными декабристами, входит в их дома, пользуется их полным доверием, становится учителем в семье опального городничего А. Н. Муравьева ^[44], одного из основателей Союза спасения, и даже пытается завести роман с приехавшей в Сибирь его родственницей. Командированные из Петербурга жандармские полковники и ротмистры тайно встречаются в Иркутске с Медоксом, они доставляют от него письма Бенкендорфу и Николаю I. Странные отношения у рядового солдата завязываются с генерал-губернатором А. С. Лавинским, оказывавшим Медоксу тайное покровительство. С бароном П. Л. Шиллингом, агентом Третьего отделения и изобретателем электромагнитного телеграфа, он выезжает в Кяхту, а потом появляется на Петровском заводе.