Короткие встречи с великими - Юрий Федосюк Страница 39

Вальтер Фельзенштейн

Этот крупный немецкий режиссёр добился того, чего не удалось даже Станиславскому: создал полноценный оперный театр, в котором высокая вокальная и музыкальная культура соединилась с актёрским мастерством певцов. С 1947 года берлинская «Комише опер», которой до самой своей смерти руководил Фельзенштейн, являет собой ансамбль непревзойденного уровня, свободный от неизбежных, казалось бы, на оперной сцене наигрыша и ремесленничества как вокалистов, так и хора ^[50]. Постановки Федьзенштейна, свежие и изобретательные, совершенные по замыслу и отработке, вызывают у публики полный восторг.

В июне-июле 1951 года Фельзенштейн по приглашению ВОКСа побывал в СССР, ему подготовили широкую и разнообразную программу в соответствии с его интересами. Лично я с ним общался мало, гостя постоянно сопровождал сотрудник нашего отдела Игорь Ведерников. Только однажды я присутствовал на беседе Фельзенштейна с членами театральной секции ВОКСа балетмейстером Р. Захаровым, театроведом П.А. Марковым и режиссёром Н.П. Охлопковым. Уже один перечень этих имён говорит о том, сколь глубокой и содержательной была беседа. Тем более мне тяжело признаться, что я не запомнил из неё ни слова, ни фразы. Ещё досадней, что это далеко не единственный подобного рода случай.

Ведерников возил Фельзенштейна с женой в Ленинград, ещё куда-то – словом, немецкому гостю был оказан достойный приём. Маленькая деталь: постоянно служа в ГДР, Фельзенштейн, однако, упорно сохранял австрийское гражданство. Явно страховался на всякий случай: с Австрией его ничего не связывало.

Фельзенштейн обладал видной, привлекательной внешностью: высокий рост, отличная фигура, благородная осанка, бархатный баритон. Во всех своих проявлениях он представлялся личностью незаурядной. Как режиссёр он заслуженно завоевал всемирное призвание. В Москве он отлично поставил на сцене Музыкального театра им. К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко «Кармен» Бизе с новым русским текстом Рожновского и с отсутствием музыкальных речитативов: как и у Бизе, певцы просто произносят текст.

Мы с Ведерниковым озорства ради прозвали между собой Фельзенштейна Фельзенкамушкиным. В то время повсюду подчёркивался русский приоритет в открытиях и изобретениях. Отсюда родился анекдот: некий советский лектор в своей лекции высоко отзывался о великом учёном Однокамушкине. «Кто же это такой?» – спросили его удивлённые слушатели. «Как, вы не знаете? – возмутился докладчик. – Альберт Эйнштейн на самом деле был русским учёным, и его правильнее называть Однокамушкиным».

Мы же шутки ради превратили Фельзенштейна в полурусского – Фельзенкамушкина.

30 июля 1951 года в маленьком банкетном зале «Националя» был устроен прощальный банкет для «Фельзенкамушкина». Присутствовала наша начальница Кислова, я, замещавший заведущего отделом, и двое приглашённых – режиссёр Ю.А. Завадский и театровед М.М. Морозов, в детстве – Мика Морозов, некогда изображённый В.А. Серовым на его замечательном полотне.

Все пришли вовремя, но Фельзенштейны, жившие в той же гостинице, всё не появлялись. Прибежал встревоженный Ведерников: с фрау Фельзенштейн истерика, она отказывается идти на банкет, муж и Ведерников тщетно стараются её уговорить. Что же, пришлось ждать. Повадки фрау Фельзенштейн мне уже были известны: эта высокая, тощая и блёклая дама устраивала непрерывные сцены мужу.

Ожидавшие беседовали между собой. Морозов поведал, что бабушка его была египтянкой, отсюда у него также восточные черты лица. Завадский говорил, что завтра уезжает в командировку, оставляя вместо себя в театре А.Л. Шапса. Морозов спросил у Завадского, как проявляет себя его жена Бутомская, недавно назначенная завлитом в Театр Моссовета; Завадский сдержанно хвалил. Время шло, снова прибежал Ведерников с обнадёживающим известием: кажется, мадам смягчилась.

– А какова собой госпожа Фельзенштейн? – спросили у меня Завадский и Морозов.

Я, обозлённый, искренне ответствовал:

– Страшная мегера: ни рожи, ни кожи.

– Вот как? – удивились мужчины. – Что же она так себя ведёт?

Наконец явились заплаканная и припудренная жена режиссёра и сам режиссёр, смущённый и извиняющийся. Сели за маленький стол на семь приборов. Всё вроде бы пошло нормально, но вдруг мадам выскочила из-за стола, выбежала, за ней муж.

– М-да, характерец, – заметил Завадский. – Но насчёт внешности вы нас дезинформировали: дама очень интересная.

Оба старых жуира наперебой стали срамить меня: я-де ничего не понимаю в женщинах. Помимо прочего, заявлял Морозов, чувствуется, что у неё огромный темперамент.

Я никак не мог разделить их восторгов и оставался при своём мнении.

Вскоре темпераментная дама вернулась вместе с мужем, и банкет закончился гладко. Услышав от Завадского и Морозова щедрые комплименты, она даже заулыбалась и чуть расцвела.

1 августа Фельзенштейн с супругой отъезжал к себе в Берлин. Конечно, такая фигура была достойна самых почётных проводов, но – может показаться невероятным – олицетворять советскую общественность на вокзале должен был только я как представитель ВОКСа. Тут впору было бы обидеться Фельзенштейну, но ему было не до провожающих. Ещё издали я увидел на ступеньках вагона одинокую и грустную фигуру Ведерникова.

– Где Фельзенкамушкины?

– В купе, – печально махнул он рукой. – Она опять разыгралась, мочи нет.

Я принёс для мадам огромный букет каких-то белых цветов. Войдя в двухместное купе, я узрел безрадостную картину – смертельно расстроенного Фельзенштейна и бьющуюся в отчаянных рыданиях супругу.

Поздоровавшись со мной, режиссёр пытался внушить жене:

– Мария, послушай меня, Мария, прошу тебя, перестань: господин Федосюк пришел попрощаться с нами, цветы тебе принёс.

Наконец Мария подняла на меня злые, заплаканные глаза, я всучил ей букет. Обняв его обеими руками, она опять затряслась в горьких всхлипах.

Положение становилось неловким. Я вышел на платформу. Ведерников горестно сообщил:

– Вот так с самого утра. Едва удалось уговорить вещи сложить и на вокзал поехать.

Близился отход поезда. Мы пришли в купе, попрощались с растерянным режиссёром, поклонились не поднявшей лица плачущей Марии и с радостью покинули вагон. Поезд отправился.

На другой день в отделе мы рассуждали: что заставляет умницу, выдающегося режиссёра, за которого любая достойная женщина сочла бы за честь выйти замуж, жить с истеричкой, отравляющей ему жизнь и отвлекающей от творческой работы. Мария была не первой его женой, детей у них не было, к театру никакого отношения она не имела.