Брачные союзы Дома Романовых - Александр Манько Страница 39

5 октября 1740 года во время обеда Анна Иоанновна неожиданно потеряла сознание и после этого уже не вставала, постель стала ее последней обителью. Приближенные Анны Иоанновны давно убеждали самодержицу заблаговременно составить духовное завещание о наследнике, но она всегда отвечала: «Это не уйдет!» И вот теперь, чувствуя угасание жизни и приближение перехода в иной мир, императрица была готова это сделать.

Можно было подумать, что 17 октября 1740 года во дворце императрицы Анны Иоанновны был назначен какой-то праздник. В этот день вечером к главному подъезду дворца подъезжали с разных концов города кареты и колымаги, из которых выходили в дорогих одеждах вельможи. Но слабое освещение дворцовых зал, блиставших обыкновенно во дни празднеств бесчисленными огнями люстр, и господствовавшая во дворце тишина, озабоченные лица съезжавшихся туда сановников, их перешептывание между собой и осторожная ходьба указывали, что на этот раз они собирались во дворец государыни не на веселое пиршество. И точно, они спешили теперь туда вследствие извещения их придворными врачами о том, что императрица была при смерти.

Собравшиеся в приемной государыни сановники и царедворцы с тревожным ожиданием посматривали на двери, которые через ряд комнат вели в опочивальню государыни. Оттуда им должна была прийти весть о том, как решилась судьба империи, а сообразно с этим и участь каждого из них, так как при известной перемене одни из них могли ожидать для себя нового почета и быстрого возвышения, тогда как другим, быть может, предстояло и совершенное падение, к тому же с конфискацией, а то и дальняя ссылка.

Сломленная наконец давнишним и теперь сильно развившимся недугом, лежала на смертном одре Анна Иоанновна, сохраняя еще полное сознание. Обширная опочивальня тускло освещалась двумя восковыми свечами, прикрытыми зонтом из зеленой тафты, и в этом полумраке в одном из углов комнаты ярко блестели в киоте, от огня лампадки, золотые оклады икон, украшенные алмазами, рубинами, яхонтами, сапфирами и изумрудами. Иконы эти были наследственные, переходившие от одного поколения к другому, сперва в боярском, а потом в царском роде Романовых.

У одного из окон опочивальни стояли два главных врача императрицы — Фишер и Санхец. Они вполголоса разговаривали между собой по-латыни, и по выражению их лиц нетрудно было догадаться, что всякая надежда на выздоровление государыни была уже потеряна и что они с минуты на минуту ожидали ее кончины. В соседней комнате находился духовник Анны Иоанновны, готовый напутствовать умирающую чтением отходной.

Около постели императрицы стояли: убитый горем герцог Курляндский, его жена с красными припухшими от слез глазами и Анна Леопольдовна. Всегда задумчивое и грустное лицо принцессы выражало теперь чувство подавляющей тоски. Опустив вниз сложенные руки и склонив печально голову, она как будто олицетворяла собой беспомощность и безнадежность. Казалось, вся она сосредоточилась в самой себе, не обращая никакого внимания на то, что происходило вокруг нее. Резкую противоположность принцессе представлял ее супруг. Он, беспрестанно переминаясь с ноги на ногу и подергивая по временам вверх плечами, то с каким-то любопытством взглядывал на умирающую, то рассеянно смотрел на потолок и стены комнаты, то кидал недоумевающий взгляд на свою жену. Кроме этих лиц в опочивальне императрицы находились еще ее любимая фрейлина Юшкова и одна комнатная девушка, безотлучно ходившая за государыней.

Среди тишины, бывшей в опочивальне государыни, за дверью в соседней комнате послышался сдержанный шум тяжелых шагов. Герцог, стоявший около двери, быстро приотворил ее и, делая знак рукой, чтобы приближающиеся люди приостановились, подошел к императрице. Нагнувшись к ней, спросил тихим голосом, позволит ли она явиться графу Остерману. Анна Иоанновна движением головы выразила согласие, и тогда герцог повелительно указал глазами принцу Антону, чтобы он растворил двери. Принц исполнил приказание герцога, и четверо гренадеров от дворцового караула внесли в спальную государыни графа Остермана в креслах, и она, напрягая свои последние силы, приказала, чтобы его посадили у изголовья ее постели.

При появлении Остермана находившиеся около императрицы поспешили выйти из комнаты, и из всех бывших там прежде остались теперь герцог, принц и принцесса.

— Не угодно ли будет вам удалиться отсюда, — сказал сурово герцог принцу, и с такими же словами, но только произнесенными мягким и вежливым голосом, он обратился к Анне Леопольдовне.

Принц Антон не заставил герцога повторять приказание и, почтительно поклонившись ему, начал осторожной поступью, на цыпочках выходить из спальни. Но Анна Леопольдовна как будто не слышала вовсе распоряжения герцога: она оставалась неподвижно на том месте, где стояла.

— Я покорнейше прошу ваше высочество, — сказал ей с некоторой настойчивостью герцог, — отлучиться отсюда на короткое время: ее величеству угодно наедине, в присутствии моем, переговорить с графом…

Анна не тронулась с места и только презрительным взором окинула герцога.

Императрица заметила происходившее между герцогом и своей племянницей и с сердцем начала говорить что-то, но не совсем внятно. Остерман догадался в чем дело. Делая вид, что силится привстать с кресел, он обратился лицом к Анне Леопольдовне и почтительно сказал ей:

— Ваше высочество, ее императорскому величеству угодно на некоторое время остаться только с его светлостью и со мной.

Принцесса порывисто бросилась к постели и, схватив руку тетки, крепко несколько раз поцеловала ее, затем, не говоря ни слова, тихими шагами вышла из комнаты.

Герцог, выпроводив всех, заглянул из предосторожности за обе двери и, убедившись, что теперь никто не может подслушивать, встал около кресла Остермана.

— Осмелюсь доложить вашему императорскому величеству, — начал нетвердым и прерывающимся голосом Остерман, осмеливаюсь доложить по рабской моей преданности, что хотя Всевышний и не отнимает у верноподданных надежды на скорое выздоровление матери Российского отечества, но что тем не менее положение дел теперь таково, что вашему величеству предстоит необходимость явить еще раз знак материнского вашего попечения о благе под скипетром вашим управляемых народов.

— Ты, видно, хочешь сказать, Андрей Иваныч, что предстоит надобность в моем завещании о наследстве престола и о регентстве?

— Никто не сомневается в выздоровлении вашего величества, — подхватил герцог, — но обстоятельства теперь таковы, что если вы, всемилостивейшая государыня, не объявите вашей воли, то впоследствии нас — лишь самых приближенных к вам — русские станут укорять в злых умыслах и не упустят обвинять в том, что им, пользуясь случаем, хотели установить безначалие с тем, чтобы захватить власть в свои руки.

— Его светлость имеет основание высказывать перед вашим величеством подобные опасения, — заметил Остерман, вынимая бумагу из кармана.

— Какая у тебя это бумага? — спросила государыня Остермана.

— Завещание вашего императорского величества.

— А кто писал его?

Остерман приподнялся и, поклонившись, отвечал: