Сиамский ангел - Далия Трускиновская Страница 39

— Извини, мне текст сдавать, начальство уже требует.

Марек схватил со стола первую попавшуюся распечатку и выскочил в коридор.

Закатный ангел! Ну да — только почему это пришло в голову ему, в оклеенную пластырем дурную голову? Кромешной тьмы святая стать! Да, так, именно так — но за что, за какие добродетели этот кабриолетовладелец получил ночью, после налета на «Марокко», такую награду?.. После того, как дал Аське оплеуху, что ли?.. После того, как схлопотал боевые шрамы, украшающие мужчину?.. За что, Господи, ему-то — за что?..

Марек сделал то, что делал при безответных вопросах, — встал столбом и уставился на свои руки. Пальцы шевелились, играя на незримом баянчике. Какие идиоты в наше время учат детей играть на баянах?! За что?! Закатный ангел, знак спасенья… Предсмертный крик и благодать… За что?! За что одному — баян, а другому — вот это?!

Если бы Димка Осокин знал, что Марек сейчас орет во всю глотку от невероятного отчаяния, он бы «Скорую» вызвал.

Но он не услышал ни хрена.

Прошел, не глядя, или нет — глядя в пол. Чтобы не споткнуться. Тоже нет — делая вид, будто погружен в гениальные размышления. Пронес общелкнутые кожей бедра. Фальшивой кожей, блин! Дешевка!

И тут появилась она.

— Федька там? Или уже слинял?

— Там, — ответил Марек.

— О черт… Засада…

— Глаза — награда и засада, — неожиданно для себя произнес Марек, и она догадалась.

— Он тебе уже стихи читал?

— Читал.

— Ну и как?

— Хорошие стихи.

— У Федьки?!

Она постояла — держа на красивом лице этакую озадаченность. Марек ждал распоряжений.

— Он меня достал своими стихами, — вдруг пожаловалась она.

Коридор был темноват, и ее бледное лицо самую чуточку светилось, как и прихваченные первым загаром плечики, безалаберно торчащие в двух прорехах.

Кто-то же их целует? Хоть иногда?..

Плоть — злая горечь шоколада… Это — у нее, а у Марека — губ обреченная волна.

Ну надо же…

— Ты иди, я с ним как-нибудь справлюсь, — сказал Марек.

— Пусть вырезки оставит, там должны быть рецензии и одно интервью с каким-то профессором. Потом сделаешь из этого текст, я на тебя размечу.

Она поступила некстати благородно — смахивало на подачку. Это она завербовала клиента, судя по всему — нежадного рекламодателя, ей полагались проценты с заказа и еще какая-то мелочь за текст. Она умела вербовать и неплохо зарабатывала, а Марек просто имел несколько постоянных клиентов, с которых кормился, и кормился скудно.

— Хорошо, — сказал он.

В конце концов, кто ему помешает на этот гонорар повести ее в кафе?

И тут оказалось, что их разговор слышал Димка Осокин.

Марек проклял свою дурную привычку во время волнующих бесед смотреть под ноги.

— Опять Федька, что ли? — спросил он, а она кивнула. — Ну, орел. Ты хоть на ночь телефон отключай.

— Уже отключаю. Он, зараза, стихи ночью повадился читать.

— И по роже видно, что графоман, — согласился Осокин. — Ты что сегодня вечером делаешь?

Ну вот, подумал Марек, как все просто. Почему Осокин, почему не Марек задает этот вечный вопрос так, как если бы он всегда, в любое время и в любой обстановке, был к месту?

— А ты что-то хочешь предложить?

— Как насчет «Марокко»?

— Ой! — она даже рукой махнула на Осокина. — Там же Федька прописался! Опять со стихами полезет.

— А мы кабинет возьмем, — пообещал Осокин. — Там есть два кабинета, ты просто не знаешь. И окна зеркальные. Мы видим, что в зале, а нас не видят.

— Класс! — согласилась она.

Марек пошел прочь.

Но это были еще не все неприятности.

Он ехал домой, повторяя все тот же вопрос: для чего бизнесмену поэзия? Для чего стихи человеку, который таскается по ночным клубам и снимает дешевых девчонок? Или даже так: откуда в бизнесмене вообще берутся стихи?

А дома оказалась хозяйка.

Старуха просто не успела уйти. Хотя на сей раз она всего-навсего привезла спрятать в стенном шкафу пальто, которое летом носить не собиралась, а взять плащик, раздраженный Марек припомнил ей купанье и немытую ванну.

Старуха удивилась — это же ее квартира, во-первых, а во-вторых, нигде она не купалась и волос не оставляла. Врать ей не следовало — Марек завелся.

Результат — взаимная истерика.

Причина истерики — конечно же, старухина тупость и еще чуточку — негодование по поводу поэтического дара, упавшего не на ту голову.

Все. Точка. Других причин не было.

Не было!

Взрослая женщина может ходить по клубам с кем угодно.

И вообще — на сколько лет она старше?

На пять. Нет, на семь.

Мой черный сон и озаренье. Предсмертный крик и благодать.

* * *

Утром Марек позвонил брату и договорился о встрече.

Брат был взрослым и солидным человеком — работал в приличной фирме, чем-то там торговал, и торговал успешно, имел машину, по вечерам трижды в неделю посещал тренажерный зал. Решили объединить приятное с полезным — вдвоем покачаться малехо, а заодно и проблемы решить.

У Марека была одна неожиданная особенность — за которую многие его знакомые тысячи долларов бы заплатили, однако продать ее он, увы, не мог. У него очень быстро нарастала мышечная масса. Именно мышцы, причем рельефные, красивые мышцы. Как-то контора отмечала неизвестно что в финской бане. Марек посмотрел на Димку Осокина, обмотанного по бедрам полотенцем, и отметил многие недоразумения — отсутствие широчайшей мышцы, например, вялый брюшной пресс, плоскую грудь. А когда сам он разделся и явился народу в таком же полотенце — поймал несколько весьма любопытных женских взглядов. Тонок в талии, широкогруд, с четко вылепленными, чуть покатыми, признак силы, плечами — вот разве что рост… да еще голова дурная, в которой слишком много всякого варится…

Тогда, в бане, он вполне мог увести наверх, в номера, Оксану Левашову. Она бы не заставила долго себя уговаривать. Но его вдруг обожгла пошлость всего происходящего. Контора в бане, контора без штанов, контора, старательно изображающая веселье и сексуальный подъем, чтобы на следующий день делать вид, будто всего-навсего оттянулись, не более. У Марека была с собой книга, он убрался в холл второго этажа и преспокойно сел читать. Внизу галдели и пели революционные песни, кто-то шнырял в номера и обратно, хихиканье и взвизги мешали сосредоточиться. Почему-то секс и веселье, секс и юмор, секс и прикол у этих людей были, как партия и Ленин, — близнецы-братья. И еще — они все выделывались друг перед другом, кто наиболее прикольно сексуален и сексуально приколен.