Нидерланды. Каприз истории - Геерт Мак Страница 38

Телевидение с 50-х годов распределялось таким же способом: на единственном телевизионном канале — лишь позже в Нидерландах появились еще два канала — один вечер предоставляли социал-демократам, а на другой день ортодоксальным кальвинистам, за которыми иногда в середине вечера следовало «шокирующее» выступление либералов-протестантов. Коммерческие каналы до 80-х годов удавалось не допускать в страну, и таким образом эта своеобразная, но мощная система конфессионального и мировоззренческого радио- и телевещания просуществовала почти до конца XX века как последний обломок системы «колонн».

В период с 1918 по 1939 год у Нидерландов был свой вариант «сильной личности» — ранее упоминавшийся Хендрик Колейн. Ненавидимый левыми за свою жесткую политику сокращения расходов, он тем не менее пользовался авторитетом среди большей части населения. «Ложитесь спокойно спать, правительство бодрствует» — так закончил он свое выступление по радио во время одного из серьезнейших экономических кризисов, и большинство нидерландцев ему верили.

Колейн был типичным «питомцем» польдера, выросшим в фермерской семье на территории только что осушенного озера Харлеммермеер. Он обладал бойцовскими качествами и привык добиваться своего в любой ситуации; если надо, то и с применением насилия. Как и многие фермерские сыновья, он служил в армии и в 1894 году в чине лейтенанта прибыл в Нидерландскую Индию, где принял участие в печально известном походе на Ломбок. В одном из писем к жене он сообщает, что вместе с мятежниками-мужчинами ему приходилось убивать женщин и детей, не обращая внимания на их мольбы о пощаде. «Это была неприятная задача, но по-другому нельзя было никак. Солдаты охотно вколачивали им в тело свои штыки».

В 20-е и 30-е годы казалось, что такие войны в далекой Ост-Индии окончательно ушли в прошлое. Колония во всех отношениях считалась в Нидерландах чем-то само собой разумеющимся. В последний предвоенный год примерно седьмая часть национального дохода прямо или косвенно поступала из Ост-Индии, а экономика такого города, как Амстердам, в основном держалась на переработке колониальных продуктов: кофе, чая, сахара, табака и каучука. А между тем связи с Ост-Индией были и оставались не слишком надежными. Нидерландский военный флот не был в состоянии обеспечивать реальную безопасность морского сообщения между колонией и метрополией, и на самом Индонезийском архипелаге нидерландцы не могли — их колониальная армия насчитывали 35 тысяч человек — представлять серьезную военную силу для потенциального захватчика.

Большинство нидерландских политиков и властителей дум, когда о том заходила речь, не имели никакого представления об этом индонезийском мире, формально находившемся под их властью. На европейской карте он занимал бы территорию от Ирландии до Турции. И еще меньше они осознавали, как мало европейцев участвовало в сохранении их колониального режима: немногим более 100 тысяч при общем населении 70 миллионов человек. Абрахам Кёйпер в этом вопросе опередил свое время. Уже в 1914 году он писал о Нидерландской Индии как о фикции или, по меньшей мере, искусственно созданной конструкции, существованию которой так или иначе в обозримое время придет конец. Единственным убедительным основанием дальнейшего пребывания там нидерландцев, считал он, было «воспитание в индонезийском народе способности создать собственное государство».

Такой взгляд — по сути «ориенталистский» вариант гражданского идеала эпохи Просвещения — должен был в последующие десятилетия задавать тон в так называемом «этическом направлении» колониальной политики: Нидерландам следовало выполнять на Индонезийском архипелаге «нравственную миссию» «христианской державы». И действительно, в то время было открыто множество деревенских школ и медицинских пунктов; индонезийцы могли получать образование в Нидерландах, а позже и в самой Индонезии; большая часть страны была коренным образом модернизирована. Кроме того, в Нидерландах стали осознавать, что колониальному господству когда-нибудь придет конец. Впрочем, очень хотелось отодвинуть этот конец в далекое будущее. Формировавшееся националистическое движение, ведущими представителями которого были Мохаммад Хатта и Ахмед Сукарно, вызывали мало интереса. Под прикрытием красивых цивилизаторских идеалов на колонии по-прежнему делались очень большие деньги.

Вернувшись на родину, Хендрик Колейн стал одним из немногих предпринимателей международного масштаба в предвоенных Нидерландах. В течение многих лет он был директором Батавской нефтеперерабатывающей компании, предшественницы компании «Шелл». В 1922 году он сменил на посту председателя Антиреволюционной партии Абрахама Кёйпера, с 1923 по 1926 год был министром финансов, а в 1925–1926 годах и с 1933 по 1939 год — премьер-министром. Именно он определял политический курс Нидерландов в кризисные годы.

В самые скверные годы экономического кризиса безработица в Нидерландах была все-таки ниже, чем, например, в Великобритании, Германии или Соединенных Штатах. Тем не менее для многих нидерландцев эти годы оказались крайне драматичными, потому что кризисный период затянулся в стране надолго. В то время как положение в экономике, например, Германии и Франции давно стабилизировалось, безработица в Нидерландах зимой 1936 года достигла высшей точки — 500 тысяч человек, или 15,5 процентов работоспособного населения.

Большая продолжительность кризиса в Нидерландах в основном была вызвана тем, что правительство Колейна, в отличие от почти всех других стран, девальвировавших свою валюту, последовательно отказывалось от девальвации гульдена. Поэтому нидерландские экспортеры не могли конкурировать с более дешевой европейской продукцией. Правительство Нидерландов, однако, считало, что интересы страны — в данном случае это означало: интересы нидерландской торговли — требуют прежде всего надежности курса национальной валюты. Примечательно, что эту политику подкрепляли моральным императивом, согласно которому и здесь граница между коммерсантом и проповедником стиралась. «Мы не фальшивомонетчики» — так звучала формула, выведенная директором Центрального банка страны.

Но в конце концов и Нидерланды вынуждены были отказаться от «золотого стандарта». Когда 26 сентября 1936 года даже Швейцария пошла на девальвацию своей валюты, нидерландский «девственный гульден» оставался единственной недевальвированной валютой в мире. Днем позже правительство Колейна все же капитулировало перед экономической реальностью. Гульден потерял пятую часть стоимости, но в экономике Нидерландов практически сразу наметился рост. Впрочем, психологические последствия кризиса еще долго оставались ощутимыми. Целое поколение политиков и государственных деятелей, которые в эпоху мирового экономического кризиса были детьми или, как сейчас сказали бы, тинейджерами, находилось под влиянием этого опыта, и до 80-х годов включительно глубоко укоренившийся страх перед безработицей оставался всеопределяющим фактором при принятии многих разумных и не слишком разумных государственных решений в области экономики.

Доходившее до крайности стремление правительства Колейна к финансово-политической автономии, вероятно, можно объяснить и во многих отношениях одиноким положением Нидерландов в Европе, хотя экономически и прежде всего в военном отношении они были полностью зависимы от других. Здесь, как и в других странах, в 30-е годы росло беспокойство, особенно в правительственных кругах, по поводу событий в Германии. После мюнхенского краха стало понятно, что маленькие страны больше не оказывают никакого влияния на новую игру сил в Европе: то, что произошло с Чехословакией, завтра могло случиться с Нидерландами. Если бы дело дошло до военного конфликта, то была надежда на то, чтобы некоторое время удержаться за Голландской ватерлинией, но затем должна была бы очень быстро прийти военная помощь из Франции и особенно из Англии. В британском обществе, однако, не наблюдалось никакой поддержки возможному повторению сценария Первой мировой войны, когда британский экспедиционный корпус ценой больших жертв должен был таскать из огня каштаны для французов, бельгийцев и нидерландцев.