Штрафники Великой Отечественной. В жизни и на экране - Юрий Рубцов Страница 38

Учитывая разношерстный состав штрафников, командно-политическому составу приходилось прибегать и к нетрадиционным средствам воспитания.

М.И. Сукнев:

Как назло, рядом в лесу встал из резерва до распределения батальон... связисток! Да каких: одна краше другой! Одесситы сразу ко мне, комиссара Калачева они избегали. Просят разрешить им пригласить в гости девчат-связисток, только на один вечер, в их «штольни».

— Вам, товарищ комбат, приведем самую красивую! — предложил один, с которым мы еще встретимся в Одессе после войны...

Знаю, если отказать — в бою первая же пуля моя! Что делать? Придется разрешить, но при этом достать словом до души! Иначе беды не избежать ни им, ни мне. Подгуляют, разберутся по парам... Говорю:

— Одно главное условие: тишина и никаких излишних возлияний, товарищи! В полночь чтобы в расположении батальона никого из связисток не было. Мне же не положено быть при вашем бале-маскараде!

Сто благодарностей в мой адрес. И ночь прошла наполовину весело, но к утру все мирно-тихо. Даже наш «Смерш» этот «бал» прозевал, а комиссар Калачев, друг мой, промолчал. С этого часа у одесситов и ростовчан, серьезного воровского мира, я стал больше, чем товарищ, — БОГ!

В последующих боях они старались защитить меня от шальных пуль, подставляя себя, боясь потерять «такого» комбата... Кстати говоря, мою охрану составлял взвод автоматчиков из одесситов. Этот взвод был и резервом в бою. (С. 153— 154.)

После фильма «Штрафбат» не избежать упоминания о возможности пребывания среди штрафников священника. Религиозная проповедь в расположении воинской части (любой, а не только штрафной), как и участие в боевых действиях человека в рясе, в те времена воинствующего атеизма были напрочь исключены: ни командир, ни политработник, ни уполномоченный особого отдела этого просто не допустили бы. Священник мог появиться в части разве что в составе делегации из тыла, прибывшей для вручения подарков воинам (да и то скорее гипотетически).

Е.А. Гольбрайх:

Благословение штрафников перед боем — чушь собачья, издевательство над правдой и недостойное заигрывание перед Церковью. В Красной Армии этого не было и быть не могло.

Разумеется, недопустимо впадать в крайность и утверждать, что все без исключения штрафники отличались обостренным патриотизмом, свято блюли требования воинских уставов и войскового товарищества, исповедовали высокую мораль. Война свела в штрафных частях самых разных людей, жизненные пути которых в иных условиях вряд ли пересеклись бы. Вчерашний офицер, для которого честь дороже жизни, — и уголовник, вырвавшийся из-за колючей проволоки в расчете продолжить разгульную жизнь. Случайно или в силу неблагоприятной ситуации оступившийся воин — и закоренелый ловкач, умеющий выйти сухим из воды. Человек благородный, сильный духом — и тот, кто в зависимости от ситуации способен и на доброе дело, и на бесчестный поступок. Не все одинаково благосклонно относились и к власти, виня ее за сломанную собственную судьбу или судьбу своей семьи — раскулаченные, спецпереселенцы. Так что, думается, нечего удивляться фактам и измены Родине со стороны штрафников, и дезертирства, и бесчинств, от которых страдало мирное население.

М.И. Сукнев:

Двое басмачей-штрафников совершили самострелы: с расстояния в несколько метров выстрелили себе в ладони из винтовок. Такое каралось расстрелом...

В той же впадине-овраге я поставил на исполнение приговора пятерых автоматчиков-одесситов. Залп — одного расстреляли. Поставили второго, здорового мужчину. Залп — и мимо! Еще залп — и тоже мимо! В царское время, говорили одесситы, при казнях, если оборвалась веревка или пуля не сразила приговоренного, его оставляли в живых. Одесситы — это ходячая энциклопедия: чего только от них не наслушаешься...

«Спасая положение», чекист Дмитрий Антонович Проскурин выхватил из кобуры свой пистолет и, прицелясь, с усмешкой, как обычно, выстрелом убил приговоренного! (С. 157—158.)

П.Д. Бараболя:

Всего через неделю, когда мы только-только присматривались к новичкам, нашу отдельную штрафную роту буквально потрясло сообщение о тяжелейшем чрезвычайном происшествии. Два человека из взвода старшего лейтенанта Василия Чекалина, прикинувшись этакими простачками, напросились в гости к жившим на отшибе Кильяковки немолодым уже людям. После недолгого знакомства они убили старика, изнасиловали его 12-летнюю внучку и бросили вместе с бабушкой в подвал, завалив вход рухлядью. Потом отпетые уголовники (фамилия одного из них, здоровенного и наглого детины, запомнилась — Никитин) учинили на подворье несчастных людей погром.

Опытный следователь быстро вышел на след бандитов. В отношении их был вынесен скорый и справедливый приговор выездной сессии военного трибунала: «Расстрелять!»

Специально прибывший к нам по этому необычному случаю член военного совета Волжской флотилии контр-адмирал Бондаренко, обращаясь к притихшему строю присутствующих на публичной казни людей всей роты, произнес гневную речь. Нет необходимости пересказывать ее. Скажу только, что, как мне показалось, все без исключения были готовы к тому, чтобы приговор привести в исполнение лично. Это, однако, сделал особый отряд НКВД. Когда его бойцы взяли винтовки на изготовку, Никитин не выдержал. Рухнув на колени, этот громила умолял пощадить его, раскаивался в содеянном, клялся в готовности идти хоть сейчас в самое пекло боя, хоть в ад. Выстрелы оборвали запоздалые заклинания...

В свои двадцать три года я успел насмотреться смерти в лицо, видел, как погибают люди. Сколько раз сердце сжималось при этом! Но публичный расстрел двух бандитов не вызвал ни малейшего сострадания. (С. 357—358.)

Е.А. Гольбрайх:

Моя рота заканчивала войну в Прибалтике, а тогда эта земля уже считалась советской территорией, а литовцы и латыши были уже, соответственно, советскими гражданами. По этой причине наша «блатная компания» вела себя относительно пристойно. По закону военного времени за бандитизм предусматривался расстрел на месте. Жить хотели все. Но был один позорный инцидент, запятнавший нашу роту. В самом конце войны наш штрафник, грузин по фамилии Миладзе, изнасиловал несколько женщин в ближайших к месту дислокации роты хуторах. Поймали его уже после 9 мая и, вместо вполне заслуженной «высшей меры», он получил всего восемь лет тюрьмы. А надо было к «стенке» поставить!

И.Н. Третьяков:

Грубые нарушения были. Помню два случая ухода к противнику. Один удался, во втором случае перебежчика ликвидировали. Были случаи ухода в тыл. Посылали в розыск из числа штрафников же. Если находили, то ребята разбирались с дезертирами сами и, как говорится, без применения оружия.

Болезненный вопрос — об отношении к пленным. Люди, как известно, не ангелы. Лишены «крылышек» и те, кому довелось с боями пройти длинными дорогами войны. Кого как, а автора подкупает откровенность самих фронтовиков, многие из которых не стремятся сглаживать острые жизненные коллизии, рисовать благостные картины сплошного милосердия по отношению к неприятельским солдатам и офицерам, поднявшим руки вверх, и гражданскому населению Германии. На войне бывало всякое. Но именно потому, что сами участники боев не склонны скрывать «грехи», столь же постыдны попытки иных публицистов и литературных критиков показать Красную Армию лишенной каких бы то ни было нравственных тормозов ^[23].