Трагедия русской церкви 1917-1953 гг. - Лев Регельсон Страница 38

Все тяжелые переживания стыда и муки раскаяния остаются отныне позади. Митрополит Сергий соучаствует в сослужении с патриархом Тихоном за божественной всепримиряющей литургией…»

Возвращение патриарха Тихона к церковному управлению стало для обновленчества тяжелым ударом, от которого оно никогда уже не смогло оправиться. Верующий русский народ массами покидал этих лжепастырей, запятнавших себя иудиным грехом, и объединялся вокруг верного исповедника Христовой правды – святейшего патриарха Тихона.

Обновленчество, однако, представляло собой мощную организацию, продолжавшую пользоваться поддержкой властей. Поддержка эта выражалась прежде всего в так называемой «легализации», которую обновленцы получили с самого начала своего существования. Смысл, который вкладывался в термин «легализация», весьма специфичен и труден для понимания в силу исключительного «своеобразия» советской системы законодательства. Игра с этим термином вводила в заблуждение не только западных исследователей с их развитым правовым сознанием, но и многих церковных деятелей в России, порождая в них ложные надежды и отвлекая от подлинной борьбы за сохранение Церкви.

Курс на уничтожение Церкви, как и вообще всякой религии, неуклонно проводился с ноября 1917 г. вплоть до Великой Отечественной войны, за исключением короткой «передышки» 1924–1927 гг. При этом коварство властей заключалось в том, чтобы уничтожаемая Церковь не только не взывала к сопротивлению со стороны верующей народной массы, но в процессе своего уничтожения помогала перевоспитать эту массу в духе преданности идеалам коммунизма или хотя бы лояльности к советской власти. Другой, не менее важной задачей, которую недооценивают многие исследователи этого вопроса, была борьба за международный престиж советской власти, необходимый для ее выживания и экспансии ее идеологии. Жестокий урок в этом отношении, полученный в связи с позорным «делом о церковных ценностях», заставлял в дальнейшем действовать с большей осмотрительностью и постепенностью. Этим задачам и служило советское законодательство о Церкви, которое складывалось в течение 20-х годов.

Принцип «регистрации», введенный декретом ВЦИК от 12 июня 1922 г., ставил вне закона все религиозные организации, не получившие разрешения на свое существование от местных или центральных органов власти. В этом декрете указывалось, что в регистрации должно быть отказано, «если утверждаемое общество или союз по своим целям или методам деятельности противоречит Конституции РСФСР и ее законам». Это открывало возможность для полного произвола властей в отношении регистрации, поскольку обвинение в антисоветском характере целей и методов могло быть, как показала практика тех лет, автоматически применено к любой религиозной организации. Таким образом, сама принадлежность к Церкви, к одной из ее общин, становилась преступлением, а «регистрация», снимавшая это априорное обвинение, выдавалась при выполнении общиной произвольных, порой невыполнимых требований власти.

Церковь, как единое целое, имела право на существование только в качестве объединения зарегистрированных обществ, избирающих на своих губернских или всероссийских съездах центральные исполнительные органы. Разрешение на съезд, согласно декрету, давало только НКВД. В отдельных случаях, когда созыв съезда считался нежелательным, органу церковного управления, заслужившему «доверие» НКВД (ни о каких правовых нормах здесь говорить не приходилось), просто выдавалась справка о «неусмотрении препятствий к деятельности». Именно такая справка о «неусмотрении препятствий» была выдана, например, Синоду митрополита Сергия в 1927 г. – это и подразумевалось под громким именем «легализации».

«Легализация» носила, таким образом, негативный характер: сама по себе принадлежность к Церкви и к церковной организации переставала считаться уголовным преступлением, и обвинения предъявлялись уже конкретным членам церковной организации. Практика применения этого законодательства была апробирована и продемонстрирована на примере обновленчества. Против той части духовенства и верующих, которые признали обновленческое ВЦУ и его политическую программу, репрессии были временно приостановлены. В то же время отказ от признания ВЦУ расценивался как солидарность с патриархом Тихоном, привлеченным к уголовной ответственности по обвинению в контрреволюционной деятельности, – т. е. непризнание обновленчества давало основание для отказа в регистрации церковных общин, отнятия у них храмов и судебного преследования духовенства.

Эффективное средство для разрушения церковной организации предоставил декрет ВЦИК от 10 июля 1922 г. (через два месяца после ареста патриарха Тихона и легализации обновленческого ВЦУ!) об административной высылке. Декрет, безусловно, представлял звено единого плана и позволял, согласно прилагавшейся к нему инструкции НКВД, высылать административным, несудебным порядком на срок до трех лет тех лиц, «пребывание коих в данной местности… представляется по их деятельности, прошлому, связи с преступной средой с точки зрения охраны революционного порядка опасным».

Таким образом, стратегия заключалась в расчленении Церкви и «ликвидации» ее по частям (вспомним 5-й отдел НКЮ, который так и назывался «ликвидационным»). «Легализованная» часть Церкви, в надежде на продление своего существования, занималась перевоспитанием верующей массы в требуемом духе, а сама дифференциация Церкви на преследуемую и «покровительствуемую» части создавала иллюзию «свободы совести» и «невмешательства» государства в «чисто религиозные вопросы». Тем самым подрывалась нравственная основа всякой борьбы и протеста как внутри страны, так и за рубежом. Наличие «привилегированной» части церковной организации создавало также соблазн для преследуемой части, порождая тенденцию к сделкам, компромиссам, идеологическим уступкам, что и было необходимо для «ликвидаторов». В конечном счете вспоминали, что «модернизированная» и «перекрасившаяся» Церковь еще более опасна, чем прежняя, и подвергали ее той же участи.

Такой, во всяком случае, была программа, как это вытекает из всей совокупности фактов. В действительности эта программа сталкивалась и с внутренними противоречиями в партийно-государственном руководстве и с серьезными препятствиями, внешними и внутренними. Наиболее неожиданным и мощным ударом по всей стратегии «ликвидации» стало движение «автокефалистов» против обновленчества. Затем проявила себя сила общехристианской солидарности и возмущенного морального чувства человечества, вынудившая, вопреки всем планам, выпустить на свободу патриарха Тихона и тем подорвать влияние обновленчества.

Фактической неудачей обернулась также попытка использовать самого патриарха Тихона для идеологического перевоспитания верующего народа: никто не поверил, что патриарх призывает к чему-то большему, чем лояльность, т. е. терпеливое исполнение требований и перенесение злоупотреблений советской власти, и аполитичность, т. е. равнодушие к политическим целям и идеалам, включая коммунистические. Что же касается системы «регистрации», то она тоже потерпела в то время неудачу, т. к. народ попросту игнорировал эту систему, продолжая посещать незарегистрированные храмы и возносить за богослужением имена своих законных, но тоже «незарегистрированных» епископов: обновленческих же священников народ в храмы не допускал. Столь же малое впечатление произвели угрожающие указы, изданные вскоре после освобождения патриарха Тихона, о том, что обвинение с него не снято, что изменена лишь «мера пресечения» его преступной деятельности, что освобожден он в порядке «частной амнистии», – так что упоминание его имени за богослужением будет рассматриваться как контр революционная демонстрация и может служить основанием для расторжения договора с общиной об аренде храма (т. е. для закрытия храма или передачи его обновленцам). Массовые аресты епископов также не привели к разрушению Церкви, т. к. на аресты Церковь ответила массовыми хиротониями, многие из которых были совершены тайно. При этом неустойчивая часть епископата, отпавшая в обновленчество, заменялась теми, кто проявили себя исповедниками и хранителями Церкви в самый трудный период 1922–1923 гг.