Трагедия русской церкви 1917-1953 гг. - Лев Регельсон Страница 37

Конечно, подобные вопросы глубоко затрагивают разум и совесть верующего человека. Волновали эти вопросы и патриарха Тихона – его искренние и мучительные поиски истины нашли отражение во многих его посланиях и высказываниях, далеко не однозначных, а порой и противоречивых. Могло ли быть иначе у того, кто не ставил своей целью навязывание всему миру уже готовых решений, но искренне стремился понять духовный смысл происходивших многосложных событий? Такая внутренняя свобода возможна лишь в том случае, когда человек имеет в душе нечто прочное и незыблемое, составляющее основание подлинной церковности. Свидетельством об этом прочном и незыблемом основании и был поступок патриарха Тихона: он показал, что можно оставаться не только членом, но главой и пастырем той же самой Церкви, коренным образом изменив свою политическую и социальную позицию.

Свидетельством истины является и то, что патриарх Тихон никого не предал, ничем не нарушил духа любви церковной, сохранил верность соборным постановлениям, никому в Церкви не навязывая, методами прямого или косвенного принуждения, свою собственную политическую позицию.

Так, он осудил заграничный Карловацкий церковный собор «за попытку восстановить в России монархию из дома Романовых». Однако никакими силами советская власть не могла добиться от него запрещения карловацких епископов в священнослужении, ибо такое запрещение было бы нарушением Соборного постановления, отменившего церковные наказания по политическим мотивам.

Внутренняя архиерейская оппозиция «справа», так называемая «даниловская» (название – от Даниловского монастыря), также не вызывала со стороны патриарха никаких актов запрещения. Между тем глава этой оппозиции, архиепископ Феодор (Поздеевский), авторитетный иерарх, бывший ректор Московской духовной академии, не только открыто не одобрял слишком, по его мнению, компромиссную ориентацию патриарха, но фактически отказал ему в дисциплинарном подчинении, не приняв назначения на Петроградскую епархию. Более того, архиепископ Феодор объединял вокруг себя группу иерархов, оказывавшую заметное влияние на Церковь в направлении большей непримиримости к советской идеологии и к попыткам обновленцев под видом «объединения» заразить своим духом всю Русскую церковь.

Значительно более важным, чем вопрос о том, чья позиция была правильней, нам представляется тот замечательный факт, что при всех этих серьезнейших разномыслиях, взаимная церковная любовь ничем не была нарушена. Несмотря на свое несогласие и неподчинение, епископы, объединившиеся вокруг Данилова монастыря, не прерывали молитвенно-канонического общения с патриархом, а он, в свою очередь, признал их право руководствоваться своей совестью в вопросах отношения к властям предержащим…

То, что церковная любовь не всегда совпадает с единомыслием, показал следующий характерный эпизод. Ближайшими советниками и единомышленниками патриарха в этот период оказались архиепископ Иларион (Троицкий) и архиепископ Серафим (Александров). Иларион вел непосредственные переговоры в ГПУ с Тучковым, занимался восстановлением церковной организации, выступал на множестве церковных собраний, был составителем ряда патриарших посланий. Тем не менее архиепископ Иларион и архиепископ Серафим, в своем стремлении восстановить внешнее единство Русской церкви, не остановились перед тем, чтобы принять выдвинутое обновленцами условие объединения: добровольный отказ святейшего Тихона от патриаршества. В то же время архиепископ Феодор, столь критически настроенный к позиции патриарха, весь свой авторитет направил на то, чтобы убедить русский епископат сохранить патриарха Тихона и не идти на беспринципные соглашения с раскольниками.

Другой выдающийся иерарх, митрополит Кирилл (Смирнов), на короткое время вернувшийся из ссылки, убедил самого патриарха прекратить попытку примирения с живоцерковниками. Митрополит Кирилл указал патриарху, что он превышает полномочия, предоставленные ему Поместным собором, когда предлагает ввести в Высший церковный совет Красницкого – лицо, не избранное непосредственно собором. Патриарх Тихон признал свою ошибку в попытках сближения с Красницким и тут же эту ошибку исправил.

Когда верующий человек определяет свое отношение к тому или иному церковному деятелю, он не может выдвигать на первый план только лишь большую или меньшую степень безошибочности его поступков в сложной и неясной ситуации. Безграничная любовь церковного народа и духовенства к святейшему Тихону, ставшему живым олицетворением русской церковности, ни в какой степени не умалялась от мысли, что святейший мог совершать ошибки. Более того, сам характер этих ошибок, а также то, как святейший умел их исправлять, – дали возможность с еще большей ясностью узреть тот образ истинной соборности, выразителем которой был патриарх Тихон. Всем своим сердцем воспринимал каждый член Церкви, от мирянина до иерарха, глубокую и бескорыстную любовь церковную, исходившую от всех поступков, от всего существа патриарха.

Незабываемое впечатление произвел на современников тот дух кротости и отеческого всепрощения, который проявил святейший Тихон, принимая в общение кающихся обновленцев. С особой торжественностью был обставлен ритуал покаяния митрополита Сергия (Страгородского). Вот как описывает это событие митрополит Мануил (Лемешевский):

«На первый взгляд для знатоков истории обновленческого раскола стало бы непонятным, почему патриарх Тихон, олицетворение любви безграничной и милости бесконечной, применил такие строгости к этому старцу, когда других отпадавших в обновленчество архиереев принимал в своей келье и келейно прощал содеянный грех. Конечно, он поступил правильно. Ведь недаром говорится, что «большому кораблю большое и плавание». А он (митр. Сергий. – Л.Р.) был кормчим большого корабля, он был «ума палата», он был иерарх выдающийся, а не посредственный…

Своими качествами, достижениями и вкладами он достиг в среде своих собратьев по архипастырству явного преимущества. Даже скромный святейший Тихон признавал, что владыка Сергий давил окружающих своим интеллектом, давил своими глубокими знаниями во всех областях и многообразных дисциплинах богословия и языкознания. Поэтому святейший Тихон и обставил чин покаяния и приема митрополита Сергия в соответствующей величественной обстановке, давившей на его неложное смирение и сокрушение сердечное.

И вот, этот отец всех чаяний русской современной богословской мысли, этот неутомимый исследователь во всех областях богословских наук (оставим эти оценки на совести митрополита Мануила. – Л.Р.) стоит на амвоне, лишенный моментом покаяния и архиерейской мантии, и клобука, и панагии, и креста… Кланяется низко святейшему Тихону, восседавшему на кафедре, в сознании своего полного уничижения и признанной им вины приносит он дрожащим от волнения, на этот раз негромким голосом свое покаяние. Он припадает до пола и в сопровождении патриарших иподиаконов и архидиаконов тихо сходит с солеи и приближается к вершителю его судьбы, к кроткому и всепрощающему святейшему Тихону. Снова земной поклон. Постепенно вручаются ему из рук святейшего панагия с крестом, белый клобук, мантия и посох. Патриарх Тихон в немногих словах тепло, со слезами, приветствует своего собрата во Христе взаимным лобзанием, и, прерванное чином покаяния, чтение часов возобновляется.