Ефремовы. Без ретуши - Федор Раззаков Страница 37

Такого же мнения была о Ефремове образца 1970 года и Галина Волчек.

Зная об этих настроениях в «Современнике», министр культуры Екатерина Фурцева (давняя палочка-выручалочка Ефремова) решила помочь ему и в этот раз. И предложила ему летом 1970 года возглавить ни много ни мало первый театр в стране, своего рода витрину советского театра – МХАТ. Почему именно его?

Дело в том, что в 60-х годах Художественный театр вступил в полосу творческого кризиса, связанного с тем, что труппа, ведомая «великими стариками и старухами» (с середины 50-х в МХАТе было коллективное руководство, а не диктат главрежа), не хотела подлаживаться под «оттепельные» веяния, придерживаясь консервативных взглядов. А публика менялась именно в соответствии с «оттепельными» настроениями, на волне которых поднялся тот же «Современник», появилась любимовская Таганка. По сути, в новых условиях старый МХАТ благополучно скончался и перед новым руководителем требовалось не реанимировать его, а попытаться пробудить и сохранить в нем то лучшее, что когда-то было. В итоге в союзном Минкульте созрела идея пригласить в МХАТ нового руководителя, а именно Олега Ефремова. Эта кандидатура была выдвинута Фурцевой, которая давно питала к нему теплые чувства и ценила как отменного режиссера и организатора. Разговоры об этом с Ефремовым начались еще поздней весной 1970 года (после 14 апреля – премьеры «Чайки» в «Современнике»), а к концу лета (после того как неудачно прошли гастроли МХАТа в Англии) обрели свои окончательные очертания. Ефремов очень хотел стать главным в МХАТе, поскольку в глубине его души занозой сидела та история из 1949 года, когда его не взяли в Художественный театр, по сути забраковав как мхатовца. Эта обида долгие годы точила его изнутри, не давая покоя. Он мечтал отомстить, причем месть должна была быть публичной и впечатляющей. Как выразился он сам еще в 49-м: «Я еще въеду в МХАТ на белом коне». И вот этого самого «коня» ему, по сути, и предложила «оседлать» Фурцева. Разве мог он от этого отказаться?

Помимо этого Ефремовым двигало желание подняться на новую ступень и стать государственным режиссером. Зачем ему это было нужно? Послушаем В. Давыдова, который написал следующее: «Олег как-то сказал, что если бы он не был актером и режиссером, то стал бы политическим деятелем и стоял бы на трибуне мавзолея». Так вот – пост в «Современнике» не давал ему такой возможности, а руководящее кресло в главном театре страны МХАТе – давало. Он мечтал через МХАТ «взойти на мавзолей» – стать политическим режиссером. При этом он прекрасно понимал, что ему придется «прогибаться» – ставить провластные спектакли. Но в то же время он мечтал и обхитрить власть – ставить одновременно и оппозиционные пьесы, пользуясь сценой главного театра страны. Он собирался играть в большую политику, чего не мог делать, будучи руководителем «Современника» (статус театра это не позволял).

Обратим внимание на время прихода Ефремова к руководству первого театра страны – середина 1970 года. А это было весьма интересное время с точки зрения большой политики. Именно тогда центристы во власти (Брежнев, Суслов, Андропов) повели наступление на либералов из числа радикальных. Именно тогда был снят с поста главного редактора «Нового мира» А. Твардовский, а Гостелерадио возглавил консерватор С. Лапин. Поприжали задиристый журнал «Юность» – бастион еврейской молодежи. Более того, резко придавили полулегальное «демократическое движение», чтобы оно не сотворило в Москве вторую Пражскую весну. В то же время евреям разрешили широкий, по сути ничем не ограниченный выезд за рубеж, чтобы приоткрыть клапан недовольства с их стороны.

Так что назначение Ефремова не случайно выпало на тот юбилейный год (тогда праздновалось 100-летие со дня рождения В. И. Ленина). Режиссер хоть и проходил по разряду либералов, но не был радикалом. К тому же он был антисталинистом, а это у центристов ценилось – они боялись возвращения сталинистов во власть и делали все, чтобы их там становилось все меньше и меньше (а началось все в 1967 году с разгрома «группы Шелепина»). Так что Ефремов для кремлевских центристов был своим человеком, за что и был выдвинут в шефы первого театра в стране.

Между тем в августе 70-го страсти накалились до предела. Причем в обоих театрах сразу – как в «Современнике», так и в МХАТе. Начнем с последнего.

Значительная часть мхатовцев была категорически против прихода Ефремова, однако с их мнением уже никто не считался – все было решено наверху, в ЦК, куда группа «заговорщиков-ефремовцев» во главе с двумя «великими стариками» – Михаилом Яншиным и Марком Прудкиным – успела сходить несколько недель назад. Причем это были именно заговорщики. Так, из всех «великих стариков» самым непримиримым в деле приглашения в МХАТ Ефремова был Борис Ливанов. Зная об этом, его коллеги и такие же «старики», воспользовавшись тем, что Ливанов уехал с гастролями в Киев, собрались на московской квартире Яншина и постановили: Ефремову в МХАТе быть. Причем на том собрании не было еще нескольких «стариков»: А. Грибова, М. Болдумана, А. Кторова, В. Станицына.

Символично, что, когда «заговорщики» собрались на квартире у Прудкина, по радио передавали выступление Бориса Ливанова, который читал «Песнь о вещем Олеге»: «Как ныне взбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам…» И ведь так оно, собственно, и было в случае с Ефремовым. Он шел в МХАТ, чтобы отомстить «неразумным хазарам» за то, что они когда-то забраковали его как мхатовца. А также чтобы «разрушить Карфаген» – старый МХАТ, а на его руинах построить новый, ефремовский. «Заговорщики» об этом даже не догадывались. Называя кандидатуру Ефремова, они надеялись, что им удастся управлять им, сделав его «ручным» режиссером. Почему они так решили – непонятно. Ведь еще когда Ефремов пробовался на роль Деточкина в «Берегись автомобиля», по его адресу было брошено определение «волк в овечьей шкуре». Под маской «доброго доктора Айболита» в герое нашего рассказа скрывался совершенно иной человек. И мхатовские «старики» это скоро поймут, но будет поздно. А Борис Ливанов понял это практически сразу – то ли умом своим, то ли интуицией.

Рассказывает В. Шиловский:

«МХАТ поехал на гастроли в Киев. Борис Ливанов сначала был с труппой, но через пару дней уехал в Москву. Как-то мы сидели за столом, обедали. Рядом с нашим столом был стол Прудкиных. Вдруг открываются двери, входит Борис Николаевич. Подходит к Марку Прудкину и со всего размаха бьет по столу, так что подпрыгивает посуда. И очень громко говорит:

– Марк, ты предатель! Ты не меня предал, ты МХАТ предал. И трагедия в том, что МХАТ перестанет существовать. – Ливанов еще раз грохнул кулаком по столу и ушел.

Мы всю ночь просидели у Прудкина, обсуждая, что же ждет МХАТ с приходом Ефремова. Прудкин слушал нас очень внимательно и сказал:

– Все будет хорошо. Вы только никому не говорите!..» Именно Борис Ливанов запустил в народ горькую фразу «Враги сожгли родную МХАТу». И ведь прав окажется старик – до пожара останется всего-то ничего – чуть больше полутора десятка лет. К счастью, сам Ливанов до этого момента не доживет.

Что касается «Современника», то он тогда отправился на гастроли в Среднюю Азию, и оттуда Фурцева вызвала к себе Ефремова – для окончательного разговора. В итоге Ефремов дал окончательное согласие возглавить МХАТ. Он вернулся из Москвы к своим коллегам по «Современнику» сильно выпившим, собрал «стариков» на общее собрание и сказал: «МХАТ гибнет, Фурцева предложила мне стать главным режиссером, чтобы спасти театр. Я согласился». И позвал ведущих актеров труппы уйти вместе с ним. И все дружно… отказались. После чего принялись увещевать Ефремова. Так, Игорь Кваша сказал: «Нельзя спасти театр, в котором главное – партийная организация и местком». А возлюбленная Ефремова – актриса Нина Дорошина – выразилась еще жестче: «Олег Николаевич, вы хотите, чтобы мы влились в труппу МХАТа и стали спасителями? Давайте представим: стоит ведро с помоями, и что, если влить туда бутылочку чистой воды, они чище станут?» То есть тогдашний МХАТ был назван ведром помоев, очистить которое было уже нельзя. Естественно, «Современник» при таком раскладе олицетворялся с чистым родниковым источником, хотя это было далеко не так – своих помоев и в нем хватало. Как пишет В. Шиловский: «Еще студентами мы были влюблены в Олега Николаевича Ефремова, многие мои однокурсники были приглашены в труппу «Современника». Но нас поражало, с какой легкостью нарушаются элементарные этические нормы в этом театре. Как легко выгоняют артистов из театра. Причем все козни строились за спиной у намеченной жертвы, и тайным голосованием жертву увольняли. А жертва, не зная, кто был за, а кто против, благодарила сослуживцев за участие…»