Гудериан - Кеннет Максей Страница 37

Произошла первая из тех сцен, которые впоследствии повторялись все чаще, когда Гитлер считал целесообразным потратить полчаса или более на то, чтобы убедить генерала, отличавшегося от других и, возможно, более симпатизировавшего ему. Фюрер разразился долгой и резкой обличительной речью по адресу генералов, все предшествующие годы сопротивлявшихся планам Гитлера, однако ничего конструктивного для решения проблемы таким образом, как того хотел Гудериан, так и не было сказано.

Сломленный и покорный Браухич остался главкомом, раскол между Гитлером и ОКБ с одной стороны и генеральным штабом и ОКХ с другой еще более усугубился. Факт, что Гитлер посчитал необходимым убедить Гудериана, весьма показателен. Возможно, он считал, что Гудериан, по причине своих «современных» взглядов и личной вражды с армейской верхушкой, стоит ближе к нацистской идеологии, чем многие прусские военачальники. В некоторой степени Гитлер, видимо, был прав, хотя Гудериан не был нацистом. Возможно, фюрер надеялся приобрести в его лице еще одного подхалима, который в будущем, подобно Кейтелю, выживет из ОКХ всех упрямцев. Если это так, то он безнадежно ошибался, ибо Гудериан органически был неспособен на угодничество. А может быть, просто хотел расположить к себе Гудериана, как ключевую фигуру в командовании самыми мощными ударными силами накануне очень трудной кампании – однако на практике Гитлер показал, что еще не полностью постиг значение танковых дивизий. Вероятнее всего, поведение фюрера мотивировалось сочетанием всех трех причин. Разумеется, ему важна была поддержка самого неординарного в профессиональном отношении военачальника, и в то же время он присматривался к Гудериану как к потенциальному главкому.

Гудериан, как и некоторые его коллеги, продемонстрировал абсурдность требования Секта, чтобы армия оставалась вне политики. Наоборот, он способствовал тому, чтобы та погрузилась в нее еще глубже, пусть даже против ее воли. Иногда утверждают, что Гудериан верил в политическую беспристрастность. Ну что ж, значит, это еще один пример непонимания им действительности, изолировавшего его от тех, с кем самой судьбой было предназначено сотрудничать, и вело к расхождениям во мнениях, подрывавшим его авторитет военачальника. И при всяком удобном случае германские генералы старались бросить камень в его огород. 21 января 1940 года Гудериан сердито писал Гретель:

«Недавний вечер у господина фон Р. [Рундштедт] начался довольно приятно, а закончился спором о танковых войсках, который начали он и Буш [генерал-полковник Эрнст Буш, командующий 16-й армией]. Это был спор, участникам которого недоставало понимания предмета спора, и они, после польской кампании, выражали даже неприязнь. Посчитав для себя участие в нем невозможным, я в глубоком разочаровании отправился домой. Эти люди больше не увидят меня в своем обществе. Совершенно бесполезно ожидать чего-либо от этой хорошо известной группы «товарищей». На этих людей можно возложить вину за то, что вот уже несколько месяцев наша незаменимая техника стоит недвижима под открытым небом, постепенно приходя в негодность. Ущерб от этой халатности не поддается исчислению».

«Однако этот идиотский спор – еще не все. В тот вечер я подхватил противную инфекцию и теперь не могу избавиться от насморка и простуды в самой, что ни на есть, злейшей форме. И мы по-прежнему ждем…»

«Следующие две недели я буду очень занят на курсах переподготовки. Все усугубляется тем, что у нас очень плохая учебная база. О, если бы нас оставили на наших базах! Но теперь этого уже не исправить».

«Морозно. Идет снег. По большому ручью плывут льдины. Пасмурно и скучно. Проходят месяцы, а будущее под большим знаком вопроса».

Получив это письмо, Гретель, вероятно, сочувственно улыбнулась, уверенная, что больной и впавший в уныние муж обязательно выздоровеет и, когда его хандра рассеется, простит своих обидчиков. На этот раз прощение далось ему легко. Гудериан недолго обижался на своих оппонентов, и 11 февраля после совещания, на котором будущая кампания обсуждалась как «военная игра», в бодром тоне писал Гретель: «Очевидно, фон Р. и сам понял, что я был прав, отстаивая свою точку зрения. После совещания он был сама доброта…» Меньшее значение имело то, что в этом же письме он жаловался: «Я страдаю от одиночества, мне то и дело попадаются случайные люди, с которыми я не могу свободно разговаривать, и поэтому все сводится к банальностям, а то, что на сердце, так и остается невысказанным». Однако это было концом периода изоляции. Перемена в настроении Рундштедта означала – фортуна повернулась лицом к создателю танковых войск, поскольку планы, которые они обсуждали, уже одобрил Гитлер. Гудериан получил возможность реализовать свою мечту.

Тем не менее, неустойчивое отношение к Гудериану со стороны германских генералов служило барометром общественного мнения немцев – не только к спорному вопросу ведения войны танками, но и относительно владения Гитлером ситуации. Как политик, Гитлер укрепил свое положение, но его претензии на роль «военного гения» пока еще выглядели сомнительными. Гудериан же протянул ему ключ, открывающий дверь к революции в военном деле, уничтожая ортодоксальные армии предыдущего десятилетия. В то же время Гудериан мог помочь фюреру доказать, что верховный главнокомандующий хотя и дилетант, но все же ни в чем не уступает профессионалам. От плана вторжения в Западную Европу зависело многое, не только исход одной военной кампании.