Дуэль. Всемирная история - Ричард Хоптон Страница 37

Если Шекспир осмеивал новомодный этикет кодексов чести, он выражал не более почтения заносчивости и хвастовству дуэлянтов. В пьесе «Ромео и Джульетта» Тибальт от имени Капулетти передает вызов клану Монтекки в лице отца Ромео. Услышав об этом, Меркуцио корчится от презрения к Тибальту и его претенциозности дуэлянта.

Это больше, чем царь котов, могу тебя уверить; он законодатель всяких церемоний; он дерется, точно по нотам, соблюдая размер, паузы, такты; он не дает противнику и вздохнуть: раз, два, а третий удар уже у тебя в груди; он попадает в шелковую пуговку; это настоящий дуэлянт, тонкий знаток всех этих первых и вторых поводов к дуэли. Ах, как великолепно он делает выпады и обратные удары, эти бессмертные passado, punto revesso, hay! (Текст дается в переводе Д.Л. Михаловского. — Пер.)

Однако, когда клинки покидают ножны, именно Меркуцио и погибает первым от руки Тибальта — образцового современного дуэлянта, — которого затем убивает Ромео. Шекспир высмеивает педантизм кодекса чести наряду с его мнимым совершенством и отвагой дуэлянта. Искусство фехтования тоже не остается без внимания острого глаза драматурга. Развязка в пьесе «Гамлет» происходит на фоне дуэльного поединка на рапирах между Лаэртом и Гамлетом — замаскированного под благородную дуэль фактического убийства из мести.

Произведение показывает, что Шекспир хорошо разбирался в тонкостях формальностей и обычаев, господствовавших в школах фехтования. Репутация в том, что касается деяний и достижений джентльмена, имела большую важность. В пьесе Клавдий использует славу Лаэрта как отличного фехтовальщика, чтобы склонить Гамлета к участию в поединке.

И дал такой блистательный отчет

В твоем искусстве мастерской защиты,

Особенно рапирой… {191}

(Текст дается в переводе Т. Щепкиной-Куперник. — Пер.)

Бой обставляется как состязание на рапирах. Говорится о том, что король делает большую ставку на исход поединка. Фатоватый Озрик заверяет участников, что длина оружия одинаковая, и действует в качестве рефери. Когда бой начинается, он ведется скорее как спортивное соревнование. Однако скоро характер меняется, и дуэль превращается в смертельный поединок, в котором оба героя получают раны {192}.

Таким образом, совершенно очевидно, что английский джентльмен конца шестнадцатого века, имевший желание ознакомиться с кодексами чести и законами правильной дуэли, располагал всеми возможностями для этого. Убежденному дуэлянту не приходилось далеко ходить за советами и рекомендациями. Достаточно было купить одну из множества книг на данную тему. Если он жил в Лондоне — и, скажем, находился при дворе хотя бы часть года, — то мог записаться в школу фехтования. Никто не мешал ему посетить театр и посмотреть на все дуэльное действо со стороны. Гораздо труднее установить даже примерное количество дуэлей, которые состоялись под влиянием подобных тенденций просвещения — теоретических и практических.

Если не считать хорошо известного вызова сэром Филиппом Сидни эрла Оксфорда в 1579 г., о чем уже упоминалось ранее, у нас мало конкретных примеров дуэлей, состоявшихся в период правления Елизаветы I. Лоренс Стоун в своем классическом труде по изучению английской аристократии в период между 1558 и 1641 гг. утверждает, что поначалу (то есть в 80-е и 90-е гг. шестнадцатого века) дуэльный кодекс «служил действенным средством обуздания высокомерия нобилитета». В отношении же вопроса о количестве дуэлей, происходивших в Англии в отписываемое им время, он говорит следующее:

Достойно внимания то, что случаи дуэлей и вызовов на поединок в бюллетенях и корреспонденции внезапно подскакивают от 5 в 80-е гг. шестнадцатого века до почти 20 в следующем десятилетии, чтобы в первые десять лет семнадцатого века подняться до пиковой отметки в 33 {193}.

В данных этих отражены, конечно же, только те дуэли, которые вышли, так сказать, на свет Божий, но вовсе не обязательно все дуэли и вызовы среди нетитулованного дворянства и нобилитета, вместе взятые. Если сузить фокус до одних только пэров, дуэль в те годы и вовсе станет редкостью. Стоун отмечает лишь 10 дуэлей и вызовов на дуэль между высокородными подданными короны в 1580–1599 гг., то есть примерно по одному в каждые два года {194}. На основе статистических данных Стоуна — а я не знаю никого больше, кто бы проливал хоть какой-то свет на склонность или несклонность джентльменов в эпоху поздних Тюдоров считать за правило вызывать на поединок чести себе подобных, — представляется возможным, кажется, сделать вывод, что до окончания правления Елизаветы дуэли в Англии еще не приняли широко распространенного характера.

* * *

Если вторая половина шестнадцатого столетия как в Англии, так и во Франции стала свидетельницей начала укоренения современной дуэли, зарю семнадцатого века можно назвать периодом интенсивного роста и распространения данной практики. Есть основание полагать, что в правление Генриха IV дуэльная активность приблизилась к высшей отметке. Если верить статистическим данным, то время отличается наибольшей тягой у французских дворян к совершению взаимного кровопускания, чем когда-либо наблюдалось прежде. Генрих IV царствовал с 1589 по 1610 г., и за эти чуть более чем 20 лет, как считается, что-то между 4000 и 8000 «людей с положением» окончили жизнь на дуэлях. Большинство современных авторов, писавших на тему дуэлей, выдвигают примерно такие цифры количества дуэлянтов, убитых в вышеназванный период. Роберт Болдик называет 4000 жертв поединков чести в 1589–1607 гг. (а это, строго говоря, даже и не все правление Генриха) {195}. Ричард Коэн вторит ему, добавляя, что рейтинг составляет от четырех до пяти смертей в неделю, что «напоминает потери в мировой войне», учитывая размеры населения Франции в то время {196}. Со своей стороны, В. Дж. Кирнан поднимает планку летальных случаев на дуэлях в годы нахождения у власти Генриха (надо полагать, за все время) до 8000, тогда как Кевин Макалир считает нужным ограничиться несколько более чем 7000 дуэлянтов, погибших в тот же период {197}. Самый недавний из историков дуэлей, Джеймс Лэндейл, предпочитает не связываться с такими неверными материями, как численность убитых {198}. На каких бы цифрах кто ни останавливался, вывод получается только один: то был период невиданного кровопролития.

Объяснить причины такого смертельно опасного безумия куда труднее, чем заниматься подсчетами. Один историк — француз — приписывает тягу французов к дуэлям furia francese («французской ярости») — горячему галльскому темпераменту. «Мы, — пишет он, несомненно, обуянный шовинистской гордыней, — предрасположены к поединкам в силу национального характера, потому и деремся на дуэлях». Тот же автор допускает также, что политическая ситуация во Франции — и это так, как мы с вами уже видели, — сама подталкивала дворян к эмоциональным взрывам, заканчивавшимся дуэлями. Как он говорит: «Путь французов к неограниченной монархии и опыт религиозного дуализма есть два корня дуэльной энергии в христианнейшем королевстве [во Франции]» {199}. Хотя с выводами этими можно и согласиться применительно к более длинному отрезку французской истории в шестнадцатом и семнадцатом столетиях, все же они не дают объяснения, почему именно в царствование Генриха IV кровь лилась так часто и обильно.