Летчицы. Люди в погонах - Николай Потапов Страница 36

Оглянувшись, Растокин увидел сзади тяжело дышавшего Карпунина. Он старался не отставать, семенил рядом. Растокин хотел сказать что-то ему, но, услышав над головой знакомый свистящий звук мины, успел лишь крикнуть: «Ложись!», и сам плюхнулся в канаву. Шагах в десяти справа раздался взрыв, его обдало жаром, на спину густо посыпались комья развороченной земли.

С трудом встав на колени, Растокин неистово встряхнул головой, зло сплюнул набившуюся в рот пыль, покосился на Карпунина.

– Живой?

– Кажись, живой, – прохрипел Карпунин, стряхивая ошметки разнотравья и земли с гимнастерки.

Дальше они ползли по-пластунски, не решаясь делать даже коротких перебежек, а когда до землянки осталось метров восемь, оба, не сговариваясь, вскочили и шустро юркнули под навес.

Растокин поправил у Карпунина сползший набок ремень, дружески подтолкнул рукой в спину, пропуская вперед, а сам снял пилотку, ударил о голенище сапога. Пыль с нее серым облачком взвилась кверху. Он ударил еще раз, посильнее, а потом надел на взлохмаченную, давно не стриженную голову и решительно шагнул вслед за Карпуниным в землянку.

В полумраке ему показалось, что в землянке никого нет, он уже хотел повернуться и выйти, но тут раздался голос командира роты лейтенанта Дроздова:

– Явился? А к тебе, Растокин, гости.

Растокин не успел сообразить, что за гости и откуда им тут появиться, в голове еще стоял тягучий шум от минного обстрела, как из угла землянки метнулась к нему какая-то тень, и он ощутил на своей шее руки… Они сомкнулись за его спиной.

– Валентин! – услышал он знакомый голос и сердце его зашлось от волнения и радости.

Перед ним стояла Марина, о встрече с которой здесь, на передовой, он не мог даже и мечтать.

– Марина! Откуда ты? – растерянно смотрел он, чувствуя, как ноги становятся ватными.

– Да вот… пришлось… – проговорила она тихо и, застеснявшись посторонних, отстранилась от него.

Словно через плотную пробковую стену дошли до Растокина слова Дроздова:

– Ну, пошли, Карпунин, нам с тобой тут делать нечего. Глаза лишь будем мозолить.

Скрипнула дверь, они вышли.

– Просто не верится, ты ли это, Марина?! – взволнованно метался по землянке Растокин.

– Я… я… – она подошла к нему, неловко обняла, ткнулась лицом в остро пахнущую потом и дымом гимнастерку. – Я с концертной бригадой приехала. Отпросилась к тебе. Наши остались в штабе дивизии.

Они вышли наружу. Яркий солнечный свет ударил в лицо. Прикрыв рукой глаза, Марина тихо засмеялась:

– Ничего не вижу…

Постояв с минуту и освоившись после полумрака землянки, она увидела перед собой усталое, заросшее густой щетиной лицо Растокина, его покрасневшие от недосыпания и гари глаза, в которых блестели светлые, радостные искорки, выгоревшую и потертую на локтях гимнастерку с порванным воротничком, и ей показалось, что перед ней стоит не Растокин, а совсем незнакомый, чужой человек.

А Растокин, стесняясь своего нелепого вида и ругая себя за то, что не побрился и не пришил воротничок утром, как собирался вначале сделать, а потом почему-то взял и отложил до вечера, стоял, переминался с ноги на ногу, ошеломленный неожиданным появлением Марины. Все его заботы, как и других солдат на фронте, были связаны с войной, с ее суровыми законами, которые требовали от солдат определенного поведения.

Если идешь в атаку, будь смелым и твердым, напирай на врага изо всех сил, однако голову сгоряча под пули не подставляй, помни, ты и завтра нужен для боя. Если сошлись врукопашную, будь упорным и вертким, коли врага первым, помни, если ты не убьешь его, то враг убьет тебя. Если сидишь в обороне, будь цепким и стойким, помни, у тебя перед врагом преимущество: ты в укрытии, он – нет, и если все же сдрейфишь, побежишь назад, знай, спина твоя станет для него самой легкой мишенью.

Эту солдатскую науку Растокин усвоил хорошо. А когда выпадало короткое затишье между боями, приходили другие заботы: надо было пополнить боезопас и продовольствие, успеть где-то постирать бельишко и помыться самому, раздобыть махорки, заштопать порванные о колючую проволоку или кустарник гимнастерку и штаны, ходить в разведку или в дозор, рыть траншеи, окопы, оборудовать огневые позиции.

Порой ему казалось, возможности человека беспредельны. Беспредельны потому, что солдаты успевали все это делать и делали добросовестно, с полным пониманием своей ответственности и долга. Они находили еще в себе силы вечерами петь под гармонику или гитару песни, отплясывать «яблочко» или «барыню», влюбляться в медсестричек, связисток, поварих.

Да что не мог солдат на войне?! В тридцатиградусный мороз лежал на снегу в боевом охранении; в весеннюю распутицу тащил на себе пушки и пулеметы; в жару задыхался от зноя, пыли и гари, совершая марш-броски при полном боевом снаряжении; выносил под огнем раненых с поля боя; делился с товарищами последним сухарем, последним кусочком сахара, последней щепоткой махорки. И люди привыкали к таким условиям, втягивались…

А тут – Марина на передовой, в ста метрах от немцев. Было отчего растеряться, обалдеть. И только когда они вышли из землянки и он увидел Марину рядом, и когда оцепенение первых минут стало проходить, он понял не только умом, но и ощутил физически, что она здесь, у него, с ним.

Стоять у землянки было опасно, противник мог возобновить обстрел в любую минуту, и Растокин повел ее вглубь ротных позиций.

Они шли узкой тропкой, держась за руки, как ходили когда-то по улицам Москвы.

– Устал? – спросила Марина.

– Тут была такая каша… Как только и выжили…

Растокин замолчал. Говорить о боях, о своих фронтовых делах не хотелось, и так видно, как им тут приходится. Он хотел, чтобы говорила она, рассказывала больше о себе, о своей жизни там, в тылу.

– А ты молодец, что приехала. Я так рад… Марина сжала его руку, порывисто прижалась к плечу.

– Меня отговаривали, не пускали сюда.

– Кто?

– Мое начальство. Худрук. Да и твое тоже, из дивизии. Говорили, куда тебя несет, там же кромешный ад, еще убьют… Смотри, сколько маков! – воскликнула она. – Красиво как…

Растокин повел глазами, перед ним действительно открылось горящее от красных маков обширное поле.

«Как я раньше не заметил их? Не до маков было».

Они вышли к небольшому озеру, вокруг которого густо рос камыш и мелкий кустарник.

Растокин видел озеро только один раз, когда рота, захлебнувшись в атаке, залегла тут в камышах, и они жадно пили из озера теплую тухлую воду.

Тропка вывела их на маленькую лужайку. Было тихо, лишь где-то отдаленно слышался приглушенный гул самолетов да печальный крик над озером невесть откуда залетевших сюда двух чаек. Вода манила к себе прохладой, ее освежающее дыхание ощущалось на расстоянии.