Беллинсгаузен - Евгений Федоровский Страница 35

— Как живёшь, милая? — вымолвил наконец Фаддей.

Айра промолчала, затеребила передник быстро-быстро. На десять лет она раньше родилась, но не постарела нисколько, напротив — соком налилась, сохранила фигуру девичью. Догадался Фаддей — не рожала больше. Видать, мерзавец Лаул недюж оказался.

— Живы все? — чтоб не молчать, спросил Фаддей.

— А что им сделается? — с глухой неприязнью проговорила Айра. — Такие долго живут.

Глядел на Айру Фаддей, думал, а о чём — не скажешь складно. Вразброс, обрывками метались мысли. Нерадостные, безнадёжные. Ах ты, жизнь подневольная! Любовь первую Бог посылает, а как её взять? Уберечь? Сбросить мундир, уйти в море, отыскать заводь, куда никто не залезет, вместе летать, будто вольные птицы. Да нет, твой мир уже давно цепью обнесён, присягой окольцован. Начнут охотиться, как за татем, не дадут ни покоя, ни радости, из-под земли достанут, прикуют к арестантской галере, пока не сдохнешь. И свою жизнь погубишь, и, что важнее всего, ей счастья не дашь...

Вдруг лицо Айры стало белеть, расширенными глазами она глядела куда-то за плечо Фаддея, немея от ужаса. Фаддей интуитивно отшатнулся, и тут мимо него с шумом пронеслась дубина и хрястнула по камню, на котором он только что стоял. Остервеневший, с пеной у рта возник перед ним пьяный Лаул. Увидев, что промахнулся, он бросился на Фаддея, точно взбесившийся бык, изрыгая проклятья. Ругался он по-эстонски, Фаддей язык подзабыл да и не всё знал, но понял опасность нешуточную. Он вывернулся из-под разжиревшей туши Лаула и ребром ладони нанёс точный удар по шее. Лаул упал на карачки, взвыл от боли.

Фаддей оглянулся по сторонам. На взморье, к счастью, никого не было, кроме их троих. Оказывается, Лаул своим шкодливым чутьём с высокого берега выследил, когда Фаддей и Айра вдвоём останутся, схватил дубину, которую всегда под рукой держал, подкрался сзади, но умысел осуществить не сумел.

Пнув ботфортом, Фаддей опрокинул Лаула навзничь, поднял дубину. Хмель вылетел из башки давнего недруга. В глазах застыл ужас. Послышался даже стук щербатых зубов. Корпусные нравы, гардемаринская хватка выработали бойцовскую сноровку и хладнокровие.

— Слушай и запоминай, смерд, — раздельно и веско проговорил Фаддей. — Сейчас я могу прибить тебя, как собаку. Мне, дворянину на государевой службе, ничего за это не будет. Айра тоже ни в чём не виновата. Но отныне ты не посмеешь даже пальцем тронуть её. Понял меня? Ни ты, ни мать твоя Сельма. И не дай Бог, если ослушаешься!

— Всё понял, господин, всё понял. Клянусь! — залепетал Лаул, не в силах двинуть шеей от боли.

Айра с ненавистью и презрением смотрела на него.

Кто знать мог в этот момент, что гадёнышу жить осталось немного? О смерти Лаула позднее написал Аго. Поймали его рыбаки с Кихельконне в море у чужих сетей. А с ворами эсты издревле расправлялись жестоко: засунули в рогожу, прикрепили грузила и спустили в воду. Ищи да узнавай, кто сделал. Айра вернулась к родителям.

Пока же Лаул, так и не решившись подняться с коленей, уполз прочь. Следом, низко опустив голову, пошла Айра...

В последний день перед самым прощанием Юри подвёл Фаддея к комоду, сдёрнул дерюжку, и Фаддей увидел дорожный сундучок с хитрым замочком, скобами и медной оковкой. С такими удобными для переноски и перевозки вместительными сундуками моряки отправлялись в плавание. Да и цивильные служащие, курьеры, экспедиторы, купеческие люди, все, кого служба и дела носили по земле и водам, обзаводились ими. Их ещё называли «вольным ящиком». Всякий, кто имел его, будто братался с простором и волей.

В Петербурге славно делала их мастерская Бувса. Для гражданской и сухопутной публики сундучки украшались изящной росписью с купальщицами и пастушками, для моряков-офицеров рисовались нимфы и морские чудища. Цены тоже кусались — по поверью, вещь покупалась раз и навсегда, торговаться считалось неприличным. Все втайне надеялись дослужиться до командора или адмирала и опустошали тощие кошельки.

Фаддей так торопился в Лахетагузе, что забыл о сундуке, без которого неловко было являться на приписанный корабль. Юри подбросил сундучок на ладонях, передал Фаддею. Тот ожидал ощутить нечто весомое, в крайности не меньше двух футов, а сундучок оказался лёгким, как шляпная коробка. Внутри он разделялся на несколько отделений: для продуктов, белья, документов и книг. Три ящика в крышке отводились для дорожных часов, лекарств и карманных пистолетов.

Слегка подвыпивший и потому разохотившийся к разговору, Юри вымолвил.

— Пусть он послужит тебе, сынок, во всех морях.

Эме тут же стала наполнять его выглаженным бельём, запасным платьем, вяленой снедью с чесноком, тмином и другими пряностями, отчего пища долго не портилась и сохраняла первозданную свежесть.

Юри с Аго вышли готовить пойему к походу в Кронштадт, где стоял грузовой лейт «Маргарита». На нём предстояло нести службу восемнадцатилетнему мичману Фаддею Беллинсгаузену.

Забегая вперёд, скажем, что сундучок этот прослужит хозяину всю жизнь, останется и после смерти его.

А младенец в люльке, названный Олевом, встретится с приёмным дядей, который будет уже в чине капитана II ранга, и через двадцать два года пойдёт вместе с ним в самый дальний вояж к южным широтам, к неведомой Антарктиде.