Гардемарины. Закон парности - Нина Соротокина Страница 35

В ночь накануне битвы Никита вместе с пастором Тесиным примкнул к обозу, стоящему внутри боевого каре. Там же предполагалось разместить лазарет. Странное он испытывал чувство. Вокруг огромное множество здоровых, любящих жизнь людей, они вовсе не хотят умирать и еще меньше хотят быть больными, но через несколько часов по велению непонятного Рока пройдут через чудовищную мясорубку, чтобы другие мужчины, чудом оставшиеся в живых, оказали им посильную помощь. И кто знает, может быть, завтра к вечеру он сам будет лежать с простреленной головой на груде окровавленных трупов. Никита обращал взор к деятельному, невозмутимому пастору, и неприятные эти мысли становились как бы отвлеченными, словно он читал поэму о войне и мысленно примерял на себя смертную судьбу героев.

А пастор Тесин занимался своими прямыми обязанностями. К нему подошел вдруг молоденький офицер, почти мальчик.

— Господин пастор, — сказал он еще ломающимся голосом. — Я и мои товарищи желали из ваших рук приобрести Святых Тайн и примириться с Богом. Еще мы хотели бы отдать вам вещи на хранение и сообщить последнюю волю.

Здесь повторилась та же история, что с казаками и калмыками, только пастор уже не удивлялся, только спросил мальчика:

— Вы воспитаны в греческой вере?

— Да. Но я и мои товарищи вам доверяем. Подошло еще несколько офицеров, все встали вокруг барабана, который служил пастору жертвенником, и служба началась. «Мы вам доверяем», — какие трогательные и простые слова, — думал Никита. — «И я доверяю, поэтому скажу пастору свою последнюю волю».

Ясная звездная ночь блистала над Цорндорфом. Никита нашел Большую Медведицу, Малую… Полярная, крохотная и самая важная звездочка, она указывала путь домой. Давно, в навигацкой школе, его учили находить в небе и атласе три главных звезды, по которым мореплаватели определяют путь корабля: Альдебаран (а Тельца), Альтаир (а Орла) и красный Антарес (а Скорпиона). Главные навигационные звезды так и не пригодились ему в жизни. Надо уснуть… хоть ненадолго, но уснуть, лечь в телегу, укрыться плащом. Говорят, битву выигрывает тот, кто лучше выспится.

Перед сном он нашел Тесина:

— Пастор, могу ли я просить вас выполнить последнюю мою волю, если завтрашний день будет для меня смертельным?

— Я слушаю вас, — тихо сказал пастор. Боже мой, сколько последних просьб и пожеланий уже выслушал он в этот день и как человек честный записал в памятной книжке.

— Найдите и защитите девицу Мелитрису Репнинскую. Если меня убьют, я завещаю ей все, что мне принадлежит.

— Не думаю, что мне удастся выполнить ваше последнее пожелание. Вопрос с наследством решает завещание.

— Я написал. Вот оно. Здесь всего четыре слова и подпись.

— Подпись должен удостоверить ваш закон, а не лютеранский пастор. Но я сделаю все, что будет в моих силах, князь. И подопечной вашей помогу. Но будем уповать на Бога. Вы останетесь живы, — и он перекрестил Оленева лютеранским крестом.

Фридрих добился того, чего хотел. Русской армии утром пришлось спешно перестраиваться, предполагаемый тыл стал фронтом. Уже разнесся по армии слух: король прусский не может простить сожженный Кистрин, потому повелел своим солдатам пленных не брать и не давать пощады ни одному русскому.

Внутри каре не было видно, как перетаскиваются артиллерийские орудия, как меняются местами полки.

Непорядок и быстрая перестройка русской армии давала о себе знать только разноликим, то стихающим, как прибой, то усиливающимся гулом, как вдруг раздался чей-то пронзительный крик: «Пруссак идет!» В нем была та же отчаянность, с какой в море сидящий на нок-рее кричит: «Рифы!» Но была в этом крике и та же отчаянность счастья, с какой впередсмотрящий возвещает: «Земля!»

Никита бегом поднялся на вершину холма. Отсюда приближение прусской армии было видно как на ладони. Пруссаки шли, казалось, неторопливо, в четком порядке, блестело на солнце оружие, бились знамена на ветру. Это было величественное, торжественное зрелище, только слишком похожее на детскую игру, когда великое множество солдатиков из олова, дерева и металла выстраиваются на зеленом сукне стола, чтобы через минуту, ведомые рукой игрока, начать маневры.

Никита оглянулся и обнаружил за своей спиной пастора, он неотрывно смотрел на армию Фридриха, губы его шевелились, шепча молитву.

В это время православные священники делали последний обход вдоль рядов солдат. Протопоп, окруженный священниками и служками с хоругвями и кадилом, ехал верхами по внутреннему каре и благословлял воинство идти на смерть. В этой группе Никита увидел и отца Пантелеймона, доброе, краснощекое лицо его было торжественно, губы скорбно сжаты. Он встретился глазами со стоящим в группе офицеров князем Оленевым и неторопливо перекрестил его. В это время солдаты, получив благословение, доставали из-за пояса кто кожаную, кто металлическую манерку, пили из нее водку и громко кричали: «Ура!»

Пруссаки были близко, уже долетали до холма звуки их боевых барабанов. Потом вдруг строй армии Фридриха развернулся в кривую боевого порядка. По рядом русских прошел невольный вздох. Через минуту уже слышны стали звуки немецких гобоев. Они играли военный гимн: «Ich bin ja, Herr, in deiner Macht» [10]

Началось… гром пушек был подобен грому, когда молния бьет у вас над головой.

— Пожалуй, нам следует спуститься к обозам, — пастор тронул Никиту за рукав. — Не стоит подвергать себя бессмысленной опасности. У нас будет много работы.

Автор не будет описывать подробности этой страшной битвы, остановится только на ключевых ее событиях, о которых написано в каждом военном учебнике.

Сражение началось 14 августа в 9 часов утра. Пруссаки напали на правое крыло русских, где стоял набранный Шуваловым особый «обсервационный» корпус. Люди, составляющие его, были замечательны в физическом и духовном отношении, но они никогда не были в бою. Но шуваловский корпус не дрогнул, выдержал прусскую стрельбу. И сдержал натиск вражеских гренадер. Здесь вступила наша конница, она расстроила прусские ряды и заставила их отступить назад. Начало боя было неплохим, уже 26 вражеских орудий было в наших руках, но дальше последовали неожиданности.