Пять лет рядом с Гиммлером. Воспоминания личного врача - Феликс Керстен Страница 34

Я сказал, что скоро он вернется в Рим к своим итальянским золотым фазанам.

Чиано улыбнулся:

– Чудесно. – Но затем нахмурился. – Но эти Tedeschi ^[21] всегда выглядят такими злыми. Почему бы не улыбнуться? Даже здесь, на охоте. Все остальное отлично. Но невесело.

Чиано считал, что немцы, занимающие важные посты, выглядят злобными, а на незначительных должностях их лица нахмурены и бесстрастны.

– Странный народ!

В три часа пополудни охота закончилась. Продолжение ожидалось завтра. В пять был большой обед. После него мы уселись вокруг камина в гостиной. Как ни странно, разговор не касался политики. Вероятно, Риббентроп думал о политике во время охоты, а об охоте – занимаясь политикой. Он рассказывал о скачках в Англии, а Чиано – о боях быков в Мексике. Риббентроп сказал, что после войны позаботится, чтобы Германия стала мировым лидером по скачкам. Полагаю, в Германии будут разводить скаковых лошадей коричневой партийной и черной эсэсовской мастей. Гиммлер почти не участвовал в разговоре. В одиннадцать он ушел в свою комнату, сославшись на необходимость просмотреть кое-какие бумаги. Он попросил меня пойти с ним и провести еще один сеанс лечения. У себя в комнате он сказал, что не мог больше слушать глупую болтовню этих дураков и предпочел лечь спать.

Когда я вернулся в гостиную, Риббентроп сказал, что у него болит голова, и попросил, чтобы я его вылечил. Он попрощался с гостями и пошел к себе в спальню. По его словам, день выдался великолепный. Он доказал Чиано, что в Германии можно организовать отличную охоту даже в военное время.

– Вы заметили, какое впечатление это произвело на Чиано? Думаю, в Англии сейчас невозможно устроить ничего подобного.

После моего лечения Риббентроп почувствовал себя лучше. Я снова вернулся в гостиную. Чиано встретил меня с сияющим лицом и сказал:

– Что, все пациенты заболели от стрельбы?

Я ответил, что господа просто немного устали, на что Чиано заявил:

– А я – нет!

Подняв бокал, он выпил за мое здоровье. Остальные занялись холодными закусками, и я остался наедине с Чиано. Неожиданно он сказал мне вполголоса:

– Война еще долго продлится.

Я согласился, и Чиано заметил, что только мы придерживаемся этого мнения. Здесь, в Шенхофе, все говорят, что война скоро кончится.

Затем он попросил меня рассказать ему о Финляндии; он был горячим поклонником финнов и любил эту энергичную нацию. Они – героический народ, который можно сравнить только с римлянами; а итальянцы – это те же римляне. Я рассказал ему о Финляндии и о больших трудностях, которые ей несет союз с национал-социалистической Германией. Чиано сказал, что понимает меня, национал-социалисты суют свой нос повсюду.

– Они – те же варвары, какими были две тысячи лет назад.

В час ночи все пошли спать. Риббентроп велел поставить у меня в комнате корзину отборных яблок и бутылку яблочного сока. Я нашел это очень многозначительным, поскольку мне пришло в голову, что и яблоки, и сок – плоды знаменитого древа познания.

27 октября 1941 года

Сегодня утром в десять охота возобновилась. На этот раз было только три захода. Чиано опять очень везло. В три часа подали охотничью закуску. После еды господа пошли отдыхать. Я лечил Гиммлера, Риббентропа и Чиано. Вечером Чиано говорил обо мне с Гиммлером. Он попросил его позволить мне регулярно ездить в Рим, потому что мое лечение идет ему на пользу. Гиммлер сказал очень дружелюбно:

– Конечно, в любое время.

Если я понадоблюсь Чиано, он должен обращаться лично к Гиммлеру, который сразу же отпустит меня в Рим. Но не следует обращаться с этой просьбой к Риббентропу: от этого одни задержки. Чиано поблагодарил его и был очень доволен.

В полвосьмого подали превосходный обед. В конце обеда нас ждала колоссальная пирамида мороженого. Тогда Риббентроп произнес речь. Во-первых, он поблагодарил всех гостей за приезд, затем всех, кто организовал великолепную охоту, потом обратился к Чиано:

– Мой дорогой друг Чиано, я счастлив, что вы разделили с нами удовольствие. Недалеко то время, когда два наши народа будут жить в мире и гармонии, как мы жили эти дни в Шенхофе. На следующий год охота будет еще лучше, поскольку я отдал приказ развести в два раза больше фазанов. В следующем году и Англия убедится, что она не в силах покорить Великий Германский рейх. Тогда мы достигнем своей цели. Я обещаю вам, что в 1943 году в Шенхофе состоится первая послевоенная охота. Германский рейх к тому моменту станет могущественным, как никогда!

Потом Риббентроп пригласил всех гостей выйти с ним на крыльцо замка и осмотреть трофеи. Двор был ярко освещен факелами; перед нами выложили всю добычу. Восемь егерей в форме протрубили отбой, торжественно и трогательно.

Рано утром мы вернулись в Зальцбург, а Чиано – в Рим. Охота закончилась.

Зальцбург

28—29 октября 1941 года

Под конец пребывания в Шенхофе я беседовал с Гиммлером во время лечебного сеанса, и разговор зашел об охоте. Я сказал, что мне она очень понравилась и что я никогда так хорошо себя не чувствовал, как во время охоты на оленей. Я становлюсь совсем другим человеком, проводя в погоне за оленем долгие часы на свежем воздухе, и продолжаю пожинать плоды этих дней охоты еще долгое время спустя.

Гиммлер согласился, что это действительно лучшая часть охоты, но истинная цель погони за оленем – застрелить несчастное животное – всегда вызывала у него протест.

– Можете ли вы получить удовольствие, господин Керстен, от стрельбы из укрытия по бедным существам, пасущимся на лесных опушках, – невинным, беззащитным и ничего не подозревающим? По сути своей это чистое убийство. Я нередко убивал оленей, но должен вам сказать, что у меня становилось тяжело на душе всякий раз, как я глядел в их мертвые глаза.

Гиммлер и раньше откровенничал со мной в таком духе. Те, кто знал его и с кем я говорил об этом, рассказывали, что раньше он был страстным спортсменом, но после долгих размышлений и под влиянием Гитлера изменил свою точку зрения. Сегодня в этих вопросах он очень мягкосердечен. Всякий раз, как его приглашали за город на охоту, он вскоре покидал компанию, а когда через несколько часов его встречали снова, он не делал ни одного выстрела. Он проводил время в созерцании деревьев или погружался в интеллектуальные беседы с егерями о природе и немецкой мифологии. Совсем недавно он снова отказался стрелять, назвав в качестве причины нежелание нарушать красоту природы и покой леса. Он предпочитал охотиться с фотоаппаратом.

Я вспомнил об этом и продолжил разговор, сказав:

– Люди охотились во все эпохи, господин Гиммлер. Что произойдет с дикими зверями, если не регулировать их численность? Кроме того, охота – истинно германское занятие; можно сказать, она у нас в крови.