Островский в Берендеевке - Виктор Бочков Страница 34

И. Ф. Горбунов в 1849 году видел Островского «белокурым, скромным, франтовато одетым»; солидарен с ним и другой мемуарист, утверждавший, что «молодой Островский представлял из себя стройного юношу, одетого щеголевато, а по получении первой платы от Погодина за «Свои люди – сочтемся» даже по последней парижской моде». В. З. Головина тоже встретила начинающего драматурга в январе 1849 года: «бледный, высокий, тонкий, с большим лбом и совсем прямыми белокурыми волосами», он держал большой палец в верхней бутоньерке фрака. Однако уже через несколько лет наружность Александра Николаевича разительно меняется, от его былой стройности не остается и следа, что объясняется напряженной сидячей работой. И М. И. Семевский, познакомившийся с ним в 1855 году, описывает, что это «очень дородный человек… полное месяцеобразное лицо оформляется мягкими русыми волосами, обстриженными в кружок, по-русски, малозаметная лысина… голубые глаза, кои немного щурятся». И одеваться он стал проще, демократичнее. П. П. Гнедич, встретивший Островского в 1862 году в Петербурге в театре, удивленно писал: «… бородатый, в армяке, в высоких глянцоватых сапогах, – он более походил на приказчика из купеческого дома, чем на автора». Дома же он, по словам С. В. Максимова, вообще «ходил в коротенькой поддевочке нараспашку, с открытой грудью, в туфлях, покуривая жуковский табак из черешневого чубука».

В конце 1860-х годов похожую характеристику внешнего вида драматурга дает близко знавший его К. Н. Де-Лазари: «Островский был среднего роста, коренаст. Большая голова, широкий лоб, небольшие, но умные, проницательные, с хитрецою и очень выразительные глаза и широкая, окладистая, рыжая борода. Вообще с виду он более походил на настоящего русского хозяина – купца или промышленника, чем на знаменитого писателя».

А. Н. Островский. Портрет работы артиста А. П. Ленского

Постоянно изменяясь в молодости, Островский лет с сорока пяти и до самой смерти внешне меняется мало. В конце 1870-х годов он «среднего роста, немного полный человек, с большой лысиной, с наклоненной головой, с русой бородкой и добрыми глазами, одетый в бархатный пиджак». Т. Ф. Склифосовская запомнила «фигуру Александра Николаевича, крупную, мужественную, с лысеющей головой, с бледным лицом, обрамленным рыжей бородой, с вдумчивым взглядом голубых глаз, которые он при разговоре иногда подымает вверх и закрывает их».

Островский был фотогеничен, любил фотографироваться и часто дарил свои фотографии знакомым. «Он подал мне, – вспоминал Н. А. Кропачев, – свой фотографический кабинетный портрет, снятый в рост, работы Дьяговченко, и спросил: похож ли? Я ответил утвердительно. Он сделал на нем свой автограф с датой: 11 мая 1879 года и презентовал мне, чем бесконечно меня обрадовал. По той позе, по тому выражению лица и вообще всей фигуры, каким изображен Александр Николаевич на этом портрете, последний мог бы служить бесподобным образцом для проектируемого памятника».

Лучшее же, наиболее обстоятельное описание наружности Островского последних лет оставил нам литератор Л. Новский: «Александр Николаевич обладал тучным, сырым телосложением… Впрочем, тучность Александра Николаевича не бросалась резко в глаза: она значительно скрадывалась высоким ростом, пропорциональной шириной и плотностью всей фигуры. Александр Николаевич был выше среднего роста, с крупным, осанистым туловищем. И очень широк в плечах, помещавших на полной, довольно высокой шее крупную ширококостную голову с большим выпуклым лбом и пропорционально развитым черепом. Волос, рыжевато-белых, на голове было уже мало, когда я начал его знать; зато не особенно густая, но правильная плоская борода, изжелта-сероватой сединой обрамлявшая лицо драматурга, удивительно симпатично оттеняла черты этого лица выражением мягкого благодушия; небольшие, глубоко впалые глаза глядели в хорошую минуту добродушно-светло и ласково, слегка лукаво; когда же он бывал не в духе или нездоров, эти глаза тускнели и, полузакрытые веками, глубоко уходили в подглазницы; тогда все лицо старчески болезненно сморщивалось, и на тонких губах выступала не то немощная, не то скорбно-старческая складка, с какою он изображен на одном из лучших своих портретов последнего времени» (имеется в виду фотография 1884 г. работы Трусова. – В. Б.). Таким образом, современники прямо указывали, какие именно изображения А. Н. Островского надо использовать при создании ему памятника, и, разумеется, скульптор прислушался к их рекомендациям. К счастью, сохранились и свидетельства, как выглядел и как одевался драматург, когда приезжал в свою усадьбу. «В Щелыкове, – сообщал П. М. Невежин, – он сбрасывал с себя «городское платье» и, облачившись в рубаху и большие сапоги, благодушествовал на лоне природы». К. В. Загорский писал о том же: «В своей усадьбе Александр Николаевич ходил в русском костюме: в рубашке навыпуск, шароварах, длинных сапогах, серой коротенькой поддевке и шляпе с широкими полями». И Н. А. Кропачев, гостивший в Щелыкове уже в 80-е годы, тоже вспоминает, что «в деревне Александр Николаевич зачастую носил русскую рубашку с шароварами и мягкие казанские сапоги».

Памятник А. Н. Островскому в Щелыкове. Скульптор А. П. Тимченко

Такая одежда облегчала сношения драматурга с окрестными крестьянами. Это, в частности, подчеркивала и местная жительница М. И. Иванова в разговоре с корреспондентом В 1936 г.: «В сенокос, вооружившись граблями, Александр Николаевич ходил на луг. В русской рубахе-косоворотке, белой или кумачовой, он был таким простым и доступным каждому что крестьяне не стеснялись обратиться к нему с любым вопросом». В прохладную и пасмурную погоду Островский, выходя на прогулку, надевал на себя что-нибудь и из верхней одежды. Скульптор увековечил его на памятнике в рубахе в сапогах, не решился лишь покрыть ему голову широкополой шляпой – нам как-то трудно представить в ней Островского.

Монумент прост, непретенциозен. И стоит он так, что хорошо виден из усадьбы, а все, идущие в дом-музей, проходят мимо бронзового Островского. Летом на постаменте памятника всегда лежат букеты цветов – их приносят туристы. А зимой – сосновые веточки.