Островский в Берендеевке - Виктор Бочков Страница 32

Нет, при чем тут Ефимово! Другая какая-то это деревня! Впрочем, вон памятный столб, какие вкопаны Музеем-заповедником повсюду вокруг Щелыкова. Подошел, приминая полынь, прочел надпись и не поверил глазам: «Деревня Высоково».

Деревня Высоково. Архивное фото

Постепенно стал я узнавать прежнюю деревню. Были две причины, что не сориентировался на местности сразу. Первая – раньше видел ее только жилой. В Высоково впервые я попал в начале шестидесятых годов: скрипел колодец, из-за плетней огородов выглядывали подсолнухи, за околицей паслись белые и чалые лошади, на лавочках сидели люди. В каждый из последующих моих приходов их становилось все меньше, но деревня жила. Вторая причина – прежде я всегда приходил в Высоково по торной дороге от Ефимова. С краю стояли две избы в одной связи Ефима Павловича Туманова, бывшего председателя высоковского колхоза. Он дольше всех держался за Высоково. Односельчане уже покинули деревню, а он, и оставшись один, подрубил у избы два новых венца, будто рассчитывал прожить в ней долгие годы. Наконец и Туманов не вытерпел зимнего сиротливого одиночества и бездорожья и перебрался в Заволжск…

Высоково – любимое селение Островского в Кинешемском уезде. Наиболее отдаленная часть его имения, а приезжал сюда он чаще, чем в иные, ближайшие к Щелыкову места. Сам объяснил причину этого, написав друзьям в первый же майский приезд 1848 года восторженные слова: «Что за реки, что за горы, что за леса!.. На юг от нас есть, верстах в пяти, деревня Высоково, из той виден почти весь Кинешемский уезд. У этой деревни течет Мера – что это за удивительная река! Если бы этот уезд был подле Москвы или Петербурга, он бы давно превратился в бесконечный парк, его бы сравнивали с лучшими местами Швейцарии и Италии».

Еще в одно из прошлых появлений я легко отыскал место, где только и мог встать Александр Николаевич, окидывая взглядом «почти весь Кинешемский уезд» – мысок у крутояра, за последней к югу избой Мальчугиных. Не берусь, правда, утверждать, что видна отсюда территория целого уезда – ведь писатель в минуту вдохновения парит под облаками и все видит мысленным взором, но действительно приподнятое над местностью Высоково представляет из себя один из лучших уголков на Мере. Какой отсюда умопомрачительный вид вдаль или вниз на реку! Ровный, отлогий, долгий-долгий спуск кончается у Меры. Летом он покрывается сплошным ковром ромашек и мелких колокольчиков. Ниже, у берега Меры, преобладают гвоздики, смолка и с детства знакомый цветок с мохнатой сиреневой шапкой и тоже с детства позабытым названием – на нем любят сидеть шмели. В облачный день луг поминутно меняет цвет – весь сиреневый, даже розовый на солнце, он в тени делается малиновым.

Мы спускались к Мере по правому краю склона, где когда-то, судя по старым фотографиям, толпилась целая дюжина сенных сараев – от них не осталось и руин. Тут в реку впадает узенький ручеек – его устье перегородила полузатопленная сгнившая лодка, зачем-то прикованная цепью к стволу прибрежной ивы. Опять вспомнилась та же строчка Николая Рубцова: «… И лодка моя на речной догнивает мели».

Течет Мера у Высокова спокойно, имея метров сорок в ширину. Оба берега низкие. В воде гулко плещется рыба. Есть описание XVIII века: «Река Мера в летнее время шириною бывает в семь сажен, а глубиною в два аршина, в оной реке рыба: щуки, окуни, налимы, голавли, плотва». Семь сажен – около 15 метров, однако сейчас в связи с поднятием Горьковской ГЭС уровня воды в Волге и ее притоках стала Мера глубже и вдвое шире. Не перевелись в ней и окуни, плотва и щуки – даже судак ловится.

Островский был завзятым рыболовом и регулярно снаряжал экспедиции под Высоково на Меру, разработав для подобных вылазок настоящий шутливый ритуал. Секретарь драматурга в 1880-е годы Николай Антонович Кропачев писал, что ему «не без некоторого юмора и довольно увлекательно Александр Николаевич рассказал о своем времяпровождении в Щелыкове. Когда задумывалось ловить в Мере рыбу сетью, в Щелыкове заведено было так: первым на телеге едет «морской министр». «Министр» этот не кто иной, как псаломщик из соседнего села Бережки, Иван Иванович, в подряснике и широкополой шляпе, из-под которой, как крысий хвостик, торчит тонкая косичка. «Морским министром» он назван потому, что был руководителем и распорядителем всей охоты вообще. За «министром» едут гости и семейство Александра Николаевича. На облюбованном для ловли месте раскладывают шатры. Начинается лов. Первым лезет в воду «морской министр», направляя сеть, за ним крестьяне в рубахах и портах; иначе нельзя, потому что есть дамское общество. Вода в Мере до того холодна, что, несмотря на самый знойный день, ловцов прошибает «цыганский пот», то есть по выходе из воды зуб на зуб не попадает от дрожи. На берегу для ловцов уже все готово: пироги, закуска и в изобилии водка».

Высоково было тогда порядочной деревней, с двумя рядами изб, в рыбной же ловле принимали участие постоянно пять-шесть крестьян: Абрам Алексеевич Лебедев, Александр Павлович Мальчугин, братья Петр и Николай Соболевы, Егор и Михаил Семеновичи Тепло-вы – все знакомцы, давние приятели драматурга. Приходили пособить и несколько мужиков из Ефимова, благо оно рядом. Забавно, что в экспедициях участвовал М. Н. Островский, «всамделишный» министр и статс-секретарь, – желание Александра Николаевича подтрунить над ним и явилось отчасти причиной присвоения бережковскому дьячку титула «морского министра».

Пешком Островский ходил из усадьбы в Высоково довольно часто, а экспедиции отправлялись две-три за лето. Кортеж из нескольких повозок, на последней из которых тряслись пустые бочонки и лохани для рыбы, выезжал из Щелыкова рано утром, направляясь через Твердово и Худяки. Возвращались обратно, спасаясь от комарья, под вечер и нередко дальней, но удобной для проезда дорогой – через Ефимово, Бужерово и Угольское. Рыбы в усадьбу привозили всякий раз довольно – ели ее и свежей, и солили, и вялили, но главное разве в улове! Главное – сама пятиверстная поездка дружной компанией, наслаждение прекрасным видом с высоковского косогора, забрасывание сети, костер. Лехмус закончил снимать, и мы продвинулись тропочкой вверх по берегу Меры. Немного, на каких-то двести метров. Опять лужайка с люпинусами, стройная сосенка, горделиво стоящая на пригорке по-над самой водой – ах, если бы без всякой нужды не обдирали на ней кору и не затесывали топором ствол безжалостные рыболовы, – резкий излом реки. На противоположном берегу склонились над водой ветлы, ивняк, за ними сосны в несколько ярусов. Там прославленный реликтовый «Зачарованный бор» с голубым мхом. На нашем берегу – цветущий куст калины. Пышные бело-желтые шапки соцветий, идеально прямые длинные стволы. Умаляется, гибнет эта горькая ягода в окрестностях Щелыкова – видимо, усиленно вырубают ее на жерди и удилища. Теперь кусты калины редко где встретишь, а сколько ведь ее здесь было во времена Островского.

Место, где Мера делает загогулину, издавна прозывается «Печкой» (есть на Мере и «Кринка» – выше по течению, у Рыжовки). Тут и ловил драматург рыбу. Снизу «Печки» излучину (она сто лет назад была поуже) загораживали сетью, а мужики и охочие из приезжих гостей, чаще актеры – Иван Егорович Турчанинов, Костя Загорский, – по команде «морского министра» лезли в реку сверху и «ботали», пугая рыбу криками и плеском. Шатры же ставили на лугу ближе к Высокову, на самом берегу жгли и костры, варили в котле уху.