Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод - Наталья Павлищева Страница 34

Через пролом рядом с пушкарём перелезал рыжий детина, страшно ругаясь на проклятых басурман. Попавшегося навстречу татарина он посёк, даже не обернувшись на того, просто как ненужную вещь на дороге. Даниле отчего-то стало жутковато. Но жалеть никто никого не собирался, если б не тот же рыжеволосый, самому пушкарю несдобровать, на него нацелился рослый татарин, и только твёрдая рука неожиданного помощника, остановившего саблю, позволила Даниле уцелеть.

— Ты того... ты смотри... — посоветовал ему детина.

— Ага, — откликнулся Данила.

— Саблю возьми, они удобнее наших.

Этот совет был уже толковым, сабля действительно пригодилась, от её удара полетела наземь голова Гагарина, неожиданно выскочившего навстречу из ближайших ворот. Конечно, казанцы знали в своём городе каждый двор, потому им биться было легче, с плоских крыш на головы русских отовсюду летели камни, тяжёлые вещи, лилась смола и даже просто горячая вода. Но всё равно видно, что наступающие пересиливают.

Проскочив одну улицу, Данила на другой вдруг оказался в одиночку против троих вооружённых татар. Страха почему-то не было, только появилась мысль, что мало успел уложить проклятых... От скрестившихся клинков в сторону полетели искры. Орудовать чужой саблей было не так-то удобно, но другого оружия у него не оказалось. После третьего удара выбили и саблю. Понимая, что это его последний бой, Данила постарался отдать свою жизнь как можно дороже. Выброшенное взрывом бревно показалось ему достаточно подходящим, чтобы крошить татарские головы. Такого противники русича не ожидали. Саблей супротив бревна не помашешь, одного свалил быстро. Двое других оказались более изворотливыми, да и развернуться с лесиной негде.

Помощь пришла неожиданно, среди общего гвалта и шума Данила даже не услышал, как за его спиной появились товарищи. Окрик: «Эй, своих побьёшь!» застал его врасплох. Опустив бревно, которым размахивал, Данила едва не поплатился жизнью за свою неповоротливость. Гагарин, что оказался поближе, своего не упустил, так махнул саблей, что у пушкаря кафтан повис располосованным. К счастью Данилы, сам татарин споткнулся на каком-то обломке и потому промахнулся. Ударить второй раз ему не дали. Глядя на лужу крови, быстро растекающуюся из разрубленной шеи противника, Данила подивился: даже не страшно...

Бояться оказалось попросту некогда. Вокруг не боялись. Кто-то старался лишить жизни как можно большее количество басурманов, а кто-то тащил из их домов всё, что попадалось под руку. Немного погодя Данила и счёт убитым потерял, только рубил и рубил налево и направо, хорошо понимая, что выбора нет — либо он, либо его.

Уши резанул истошный женский крик. Из ближайших ворот навстречу пушкарю выскочил Семён. Весь его кафтан, руки и даже лицо были залиты кровью. Это неудивительно, Данила тоже весь в крови, своей и вражеской вперемежку, но Семён держал... чью-то отрубленную руку! Завидев приятеля, довольно показал:

— Во! Нашёл колечко, какое обещал!

На окровавленном женском пальце действительно красовалось золотое кольцо с огромным красным камнем. Хотя камень, может, и не был красным, просто таким было всё вокруг. Данила сначала оторопел, потом с силой оттолкнул Семёна так, что страшная добыча выпала из рук. Тот разъярился:

— Ты что?! Я еле с бабой справился!

Договорить им не дали. Из тех же ворот выскочил Гагарин, размахивая саблей, видно, пытался защитить свою родственницу. Тут же Семён, корчась, упал в пыль рядом со своей добычей. За ним последовал и татарин, теперь уже от руки Данилы. Из горла Семёна толчками вырывалась кровь, он пытался что-то сказать, но донеслось только бульканье. Наконец глаза его остановились, побелев, так и оставшись открытыми. Данила с трудом заставил себя закрыть веки погибшему приятелю. Но раздумывать дольше было некогда, на улицах шёл ожесточённый бой.

Потом Данила и не помнил, что делал. Он отбивался от чьих-то нападок, рубил и колол сам... А потом...

Это лицо он мог бы узнать даже в полной темноте! Шрам пересекал левую бровь и щёку, уползая к подбородку... Татарин не успел даже замахнуться, те, кто оказался рядом, рассказывали, что смирный Данила издал такое рычание, что у многих волосы встали дыбом. Даже если бы в его руке не было сабли, пушкарь разорвал бы проклятого татарина голыми руками, перегрыз ему глотку собственными зубами, мстя за своих родных. Он действительно растерзал казанца, продолжая кромсать уже бездыханное тело, пока за плечо не тронул кто-то из своих:

— Опомнись, он мёртв.

— А? — вскинулся Данила.

— Другие ещё есть, — укорил его русич.

Не один Данила в этот страшный день мстил за гибель родных. Тысячи русских людей пришли к Казани поквитаться за многие годы бед и несчастий, принесённых нападками на их земли, за гибель и унижения в плену близких, за погубленную, порушенную счастливую жизнь... Месть их была страшной. Оправдывает ли жестокость злодеяний жестокость мести? Бог весть, только тогда многим тысячам такая месть казалась единственно возможной. Казанское ханство должно было быть уничтожено, иначе не видать русским покоя, пока живы те, для кого чужой полон — это доход, для кого чужая смерть легка и незначительна, будь то смерть безоружной женщины, старика или ребёнка. Реки крови, пролитые казанцами на русской земле прежде, теперь превратились в такие же реки на улицах самой Казани! Горы убитых при налётах на русские города или умерших в рабстве русских людей обернулись такими же горами в их собственном городе! Мало кто из русских расчётливо убивал, все мстили! Мстили жестоко, страшно, но по праву мстителей. Осудил ли их Господь за это право? Им ответ держать перед Богом.

Казанские женщины и дети расплачивались собственными жизнями и свободой за злодеяния своих мужей и отцов. Царь приказал не брать в полон мужчин, оставить только женщин и детей.

В Казани оказалось такое количество трупов и нападавших, и защитников, что даже улицу, ведущую от Муралеевых ворот к ханскому дворцу, для проезда царя Ивана Васильевича удалось расчистить с трудом. К государю с криками благодарности бросились несколько тысяч освобождённых русских пленников.

У приехавшего в Казань Шигалея царь вдруг... попросил прощенья:

— Тебе ведомо, сколько раз посылал я к ним с предложением покоя. Не захотели! Сколько раз лгали, сколько злых ухищрений от них видел!

В походной церкви Иван долго стоял на коленях перед образами, потом так же долго пытал своего духовника протопопа Андрея:

— Прав ли, отче, подскажи! Прав ли? Ведь хотел миром, просил мира, не ответили. Напротив, обещав, тут же нарушали свои слова! Столько бед принесли земле Русской, что и Батый проклятый не принёс. Батый единожды земли наши разорил, в полон русских брал. А эти много раз и полонили, и как скот в ярме держали... Предатели!

Протопоп не мог понять своего царственного ученика: в чём сомнения?

— Твоей рукой покарал Господь поганых! Твоей рукой явил им свою волю.

Немало лет пройдёт, перестанет Иван Васильевич спрашивать, прав ли, перестанет задумываться, имеет ли право казнить по своей воле, но это будет позже. Тогда царь ещё страшился казней, будь то свои или чужие, но уже всей душой возненавидел предательство.