История доллара - Джейсон Гудвин Страница 34

Общественное мнение Род-Айленда целиком находилось на стороне фальшивомонетчика: народ сознавал, что против него использовали грязный трюк; даже палач поставил клеймо насколько мог незаметно, а уши лишь слегка надрезал. Салливан так хотел увидеть, как приведут в исполнение приговор над его бывшим подельником, что ему позволили присутствовать при этом. Тогда он выхватил саблю у стражника, выскочил из кольца зрителей и побудил палача исполнить свою работу со всей решительностью. Затем Салливан юркнул обратно в толпу и был таков.

Он вновь объявился в округе Датчесс штата Нью-Йорк в качестве вдохновителя доверского Денежного клуба, где использовал двадцать девять сообщников и новые матрицы банкнот колоний со всей Америки. Толкачей Денежного клуба то и дело арестовывали, но осудить их было тяжело, а следы, ведущие к Салливану, всякий раз терялись, пока Верховный суд Нью-Йорка не выделил охотнику за головами, корнету Элифалету Бичеру, соответствующий ордер и конный отряд помощников. Бичер заставил одного из подозреваемых отвести его к убежищу главаря — клубному дому. Они добрались до болота в чаще густого леса. Проводник отбросил несколько кустов с поверхности утеса, а затем пень, прикрывавший вход в пещеру. Туннель привел охотников в большую уютную комнату, где даже имелось окно с видом на другую сторону холма.

Салливан сбежал в горы и провел там, продрогший и голодный, почти неделю, пока не укрылся в доме одного из друзей. Там Бичер и его люди в конечном счете выследили фальшивомонетчика по ошметку свежей грязи на полу. Им пришлось отодвинуть в сторону кровать, несмотря на протесты хозяина постели, и поддеть рычагом неприбитую доску. Под ней обнаружили вырытый в земле лаз. Охотники убедили Салливана выйти добровольно. Он все еще бахвалился и заявил, что может скопировать любую банкноту, которая попадалась ему на глаза; лукаво предложил показать Бичеру, как изготовить матрицу, которую невозможно подделать. Но секрет остался при нем: Бичер доставил Оуэна в Верховный суд Нью-Йорка, который приговорил его к повешению.

Похоже, Оуэн Салливан ни о чем не жалел, уже не говоря о раскаянии. И в этом он был не одинок. Фальшивомонетчики, кажется, не только получали удовольствие от содеянного, но купались в приобретенной славе: затянутую на шее петлю многие из них воспринимали как кульминационный момент криминальной карьеры. Как радостно признался в своей речи у позорного столба один серебряных дел мастер по имени Гилберт Белчер: «Никакие деньги не доставляли мне такого удовольствия, как добытые незаконным путем».

Тем временем народные симпатии к Салливану росли. Не могли найти того, кто бы взялся исполнить роль палача: ночью накануне казни кто-то спилил виселицу, а последнее слово Салливана моментально попало в печать. Он хвалился тем, что изготовил 12 000 фунтов в деньгах Род-Айленда, из которых 1600 сбыл за один день. 10 000 фунтов или больше — в банкнотах Нью-Гемпшира и. по меньшей мере. 3000 — в валюте Нью-Йорка. Он с презрением встретил денежных менял, просивших указать на фальшивые фунты его изготовления, сказав: «Вы должны дойти до этого своим умом».

Организованный британским правительством вброс фальшивок, говорят, был первым примером экономической войны и определенно первым в своем роде. Томас Пейн писал 21 марта 1778 года в одном из своих писем «Кризиса» [57]адресованном генералу Хау [58]: «Вы, сэр, имеете честь прибавить новое зло к перечню ужасов войны: и причиной тому, что это новшество осталось за вами, вероятно, является то, что ни один генерал до вас не был столь ничтожен, чтобы до него додуматься».

Это было низко, но оправданно, с моральной точки зрения: «континенталки», изготавливаемые англичанами, в любом случае незаконны. Чем большую огласку приобретали действия британцев, тем успешнее они сеяли сомнения в этой валюте. В апреле 1777 года нью-йоркские газеты опубликовали объявления: «Те, кто отправляется в другие колонии, могут получить фальшивые банкноты Конгресса на любую сумму по цене пачки бумаги. Они так точно и аккуратно исполнены, что их сбыт не заключает в себе никакого риска, и почти невозможно доказать, что они не подлинные. Это доказывает огромное количество банкнот, которые уже с успехом ходят по рукам. Спрашивайте Q. Е. D. в кофейне с одиннадцати утра до четырех пополудни в течение всего текущего месяца».

рожденный в Массачусетсе в 1766 году, Джейкоб Перкинс был одним из первых американских непослушных детей, которые переходили технологические границы. Он вырос со сверхъестественной способностью видеть абстрактные проблемы в их практическом выражении. Учился у ювелира. Когда ему исполнилось пятнадцать, старик-ювелир умер, завещав мальчику мастерскую. Несмотря на юный возраст, Перкинс взял дело в свои руки и сумел добиться прибыли. Отправной точкой его карьеры стало постижение свойств металлов. Он сконструировал машину для изготовления плотницких гвоздей, и это в то время, когда во всем мире гвозди делали вручную, а большинство гвоздей в Америку завозилось из Англии (в Виргинии они заменяли деньги). Даже Томас Джефферсон завел мастерскую для отливки гвоздей в Монтичелло, чтобы повысить доходность поместья.

Перкинс стал легендой в узком мирке первых американских инженеров — преимущественно людей из Филадельфии, поскольку в первые десятилетия девятнадцатого столетия большинство изобретательных умов вдохновение охватывало именно здесь. Невысокий и коренастый, с высоким лбом, живым лицом и любознательный по натуре, Перкинс любил собирать зрителей и обожал эффектные демонстрации. Его переполняли идеи. Один из друзей мастера, врач по профессии, вспоминал, как получил от Перкинса практичный совет, поразивший его своей простотой и изобретательностью. Однако не успел он выйти за дверь, как Перкинс вернул приятеля со словами: «Доктор, вернитесь, я покажу вам план получше». Доктор взял новый чертеж, но не успел и двора пересечь, как Перкинс позвал его снова. Когда же он наконец вышел на улицу, провожавший его до ворот Перкинс снова окликнул: «Доктор, если вы решите, что это не годится, приходите, и я покажу вам план гораздо лучше любого из тех, что я на данный момент придумал».

Изобретения Перкинса не принесли ему богатства. На протяжении своей долгой и многотрудной жизни он подхватывал новые идеи и забрасывал их вновь, как только они были готовы принести мимолетный доход, или все упрямо обдумывал, пока не заходил в тупик. Он был счастлив в браке, имел прилежных детей и дар поддерживать дружеские связи, несмотря на склонность приходить в невероятное возбуждение, когда его озаряла новая идея. Настолько сильное, что Перкинс так долго и в таких деталях мог рассказывать кому-нибудь о своем новом проекте, что собеседник начинал принимать это за собственные мысли, — вплоть до того, что с успехом принимался объяснять все от начала до конца человеку, которому они первому пришли в голову.

Перкинс был шоуменом и ничего не мог с этим поделать. Однажды на спор за 27 минут изготовил работающий образец корабельной помпы из старого сапога, нескольких досок и двух рукояток от метлы. Он потратил несколько лет на паровую пушку, которая могла за 10 минут выкосить огнем целый пехотный полк. [59]Перкинс и сам сыпал патентами, как пулями. У него были планы по изготовлению сафьяновой кожи, улучшению пожарных насосов и водяных мельниц. Он запатентовал новые замки для банков, бумагу с водяными знаками, котлы, вентили, трубы и гребной винт. Следуя замечанию жены, внес существенные улучшения «в конструкцию кровати». Еще запатентовал ложку. Перкинс жил в то время, когда каждая отрасль науки была открыта и неизведанна, паровой двигатель выглядел чудом и почти все в мире от стирки до путешествия в соседний штат требовало физических усилий.