Легенды Белого дела - Вячеслав Бондаренко Страница 33

Двадцать седьмого июля 3-я дивизия освободила станицу Динскую, от которой до кубанской столицы, города Екатеринодара, оставалось всего 20 верст. Но радость победы была недолгой — 30-тысячный красный отряд под командованием И. Л. Сорокина ^[194] вышел в тыл Добровольческой армии, захватив узловую станцию Кореновская. 1-я и 3-я дивизии добровольцев попытались ее отбить, но, действуя неслаженно, были отброшены к станице Платнировской и понесли большие потери, причем, по свидетельству очевидца, «красные проявляли нечеловеческую жестокость, выкалывали глаза, вырезали члены и сжигали потом (раненых. — В. Б.) на кострах». На военном совете начдивов 1 — й и 3-й дивизий Б. И. Казанович ^[195] и Дроздовский заспорили о ходе дальнейших действий, и в конце концов победил Казанович, взявший как старший в чине командование на себя и приказавший вновь атаковать Кореновскую. Расчет Казановича оказался верным: 30 июля в тыл группе Сорокина ударили остальные части Добрармии, и Кореновскую в итоге взяли, хотя и расплатившись за этот успех потерей четверти личного состава.

В последующих боях между 1-й и 3-й дивизиями Добрармии наметилась некоторая напряженность. Самолюбие Михаила Гордеевича, видимо, было задето тем, что ему пришлось войти в подчинение к Казановичу, кроме того, Дроздовский по сложившейся с Ростова традиции берег своих бойцов, в то время как «первопоходники» 1-й дивизии, привыкшие к лобовым атакам времен Ледяного похода, шли в огонь, не считаясь с потерями, на одном лихом порыве. Будучи выбит с Кореновской вечером 1 августа, Дроздовский снова занял станцию через четыре дня. Красные отходили к Екатеринодару, а 3-я дивизия преследовала их, с боями занимая станицы Кирильскую, Усть-Лабинскую, Воронежскую, Пашковскую, Тимашевскую. Утром 16 августа 1918 года штурмом был взят Екатеринодар. То, что не удалось во время 1-го Кубанского похода, получилось во время 2-го… 26 августа пал Новороссийск. Цена этих побед была огромной, но и значение не меньшим — западная часть Кубанской области и северная Черноморской губернии теперь были под контролем белых, прекратилось снабжение Советской России кубанской пшеницей и грозненской нефтью.

Но на отдых рассчитывать не приходилось — вскоре Дроздовский получил приказ форсировать реку Кубань и взять штурмом Армавир. Михаил Гордеевич счел эту операцию излишне рискованной и попытался доказать свою правоту в штабе армии, но не был услышан. Продвижение к Армавиру сопровождалось тяжелыми боями, но 19 сентября город все же был взят. Впрочем, уже через три дня к Армавиру подтянулась 35-тысячная Таманская Красная армия, и завязалось сражение за город. Дроздовский мужественно держал Армавир на протяжении всего дня 25 сентября, но затем отошел, чтобы не быть окруженным. Деникин направил в поддержку «дроздовцам» небольшой отряд полковника Н. С. Тимановского, но Дроздовский, считая свои части крайне утомленными, решил дать им отдых. Очередная попытка штурмовать Армавир 27 сентября закончилась безуспешно.

Через два дня на позиции прибыл Деникин. Разъяснив ему ситуацию на месте, Михаил Гордеевич сумел настоять на своем и отменить штурм Армавира. Вместо этого главком Добрармии перенацелил 3-ю дивизию на Михайловскую группу красных. Но и тут Дроздовский поступил по-своему: вместо того чтобы действовать вместе с 1-й конной дивизией П. Н. Врангеля, он атаковал красных силами своей дивизии. И потерпел неудачу: «дроздовцы» были отброшены с тяжелейшими потерями. А. И. Деникин публично вынес начдиву выговор за своеволие, повлекшее за собой отход и напрасные жертвы, и предупредил, что в случае повторения ситуации отрешит его от командования дивизией и назначит на менее значимую должность. Самолюбие Михаила Гордеевича было задето, и 10 октября он отправил на имя командующего рапорт, который вскоре стал широко известен в армии.

Подробно разъясняя мотивы своих действий на поле боя, Дроздовский во второй части рапорта сдержанно, но с большим достоинством напоминал Деникину о роли, которую сыграл его отряд в деле возрождения Добровольческой армии: «Только мне одному обязана Добровольческая армия таким крупным усилением. <…> Я получал предложения не присоединяться к армии, которую считали умирающей, но заменить ее. <…> Но, считая преступлением разъединять силы, направленные к одной цели, не преследуя никаких личных интересов и чуждый мелочного честолюбия, думая исключительно о пользе России и вполне доверяя Вам, как вождю, я категорически отказался войти в какую бы то ни было комбинацию, во главе которой не стояли бы Вы. <…> И не взирая на эту исключительную роль, которую судьба дала мне сыграть в деле возрождения Добровольческой армии, а быть может и спасения ее от умирания, не взирая на мои заслуги перед ней, пришедшему к Вам не скромным просителем места или защиты, но приведшему с собой верную мне крупную боевую силу, Вы не остановились перед публичным выговором мне, даже не расследовав причин принятого мною решения, не задумались нанести оскорбление человеку, отдавшему все силы, всю энергию и знания на дело спасения родины, а в частности — и вверенной Вам армии.

Мне не придется краснеть за этот выговор, ибо вся армия знает, что я сделал для ее победы.

Для полковника Дроздовского найдется почетное место везде, где борются за благо России. Я давно бы оставил ряды Добровольческой армии, так хорошо отплатившей мне, если бы не боязнь передать в чужие руки созданное мной.

<…> Великая Русская армия погибла от того, что старшие начальники не хотели слушать неприятной правды, оказывая доверие только тем, в чьих устах было все благополучно, и удаляли и затирали тех, кто имел смелость открыто говорить.

Неужели и Добровольческая армия потерпит крушение по тем же причинам?» ^[196]

Надо сказать, что причиной подачи такого резкого рапорта послужила не только ситуация, сложившаяся под Армавиром. Михаил Гордеевич с самого начала не мог не понимать, что его положение в рядах Добровольческой армии выглядит двойственным. Приведя на Дон отряд, который по численности почти не уступал Добрармии, а по огневой мощи и боевому духу превосходил ее, Дроздовский был вынужден сменить роль вождя, несущего ответственность за судьбы доверившихся ему людей, на скромную должность начальника одной из дивизий, исполнителя чужих приказов. В то же время в глазах «дроздовцев» он продолжал оставаться живой легендой (тем более что других командиров, имеющих статус легендарного, на Белом юге уже не было). Играли свою роль, видимо, и политические настроения Дроздовского, который не скрывал монархических пристрастий и даже пошел на публичный конфликт с С. Л. Марковым, резко заявив ему, что состоит в тайной монархической организации. Для большинства руководителей добровольцев, которые вовсе не были поклонниками низложенной династии, подобная позиция выглядела по меньшей мере странно и неуместно. Неудивительно, что среди «дроздовцев» начали распространяться слухи о том, что начальник штаба Добрармии генерал-майор И. П. Романовский, под чьим сильным влиянием находился А. И. Деникин, испытывает к Михаилу Гордеевичу «завистливое недоброжелательство, страх конкуренции, а помимо того и личную антипатию» ^[197]. Нашлись даже «молодые буйные головы» ^[198], решившие убить Романовского и попросившие санкции Дроздовского на этот шаг. Как отнесся к этому плану Михаил Гордеевич — неизвестно. По одному свидетельству, он «увещевал эти буйные головы <…> он внушал им и внушил всю мелкость их замысла» ^[199], по другому — ответил, что если бы не симпатия Деникина к Романовскому, не раздумывая отдал бы приказ о его устранении, «но пока приходится подождать» ^[200].