Лоуренс Аравийский - Томас Лоуренс Страница 33

— Алленби! Что он здесь делает? — воскликнул я.

— Ого, ведь он сейчас главнокомандующий.

— А Мэррей?

— Вернулся на родину.

Это были серьезнейшие новости, в значительной мере касающиеся меня. Я вошел обратно в вагон и предался размышлениям: походит ли этот грузный, краснолицый мужчина на прочих генералов и не придется ли нам мучиться шесть месяцев, поучая его? В свое время генералы Мэррей и Белинг так надоели нам, что в первые дни мы не столь стремились победить врага, сколь обуздать наших начальников. Лишь с течением времени мы уломали сэра Арчибальда и его начальника штаба, и в последние месяцы они в своих донесениях военному министерству восхваляли удачу арабов и в особенности заслуги Фейсала. Это их великодушие являлось нашим тайным триумфом, так как они были странной парой в одной запряжке.

В Каире я направил свои стопы вдоль мирных коридоров отеля «Савой» к генералу Клейтону.

Когда я вошел, он взглянул на меня и буркнул: «Муш фади» (англо-египетское выражение, означающее «я занят»).

Но, когда я заговорил, он с удивлением приветствовал меня. Прошлой ночью я в Суэце нацарапал краткий доклад, и, таким образом, нам пришлось говорить лишь о том, что надлежит дальше делать.

Менее чем через час по телефону позвонил адмирал и сказал, что «Дафферин» грузит муку для своего неожиданного рейса.

Клейтон вытащил шестнадцать тысяч фунтов золотом и вызвал конвой, чтобы доставить их в Суэц трехчасовым поездом. Это было крайне необходимо для того, чтобы Насир мог уплатить свои долги.

В Баире, Джефере и Гувейре мы выпустили денежные знаки, написанные карандашом на военных телеграфных бланках, с обещанием оплатить их стоимость подателю в Акабе. Это был прекрасный выход, но до сих пор еще никто не решался выпускать бумажные деньги, так как у бедуинов нет ни карманов в рубашках, ни несгораемых шкафов в палатках, куда они могли бы их прятать. Вследствие этого, против этих денег существовало непреодолимое предубеждение, и наше доброе имя обязывало нас как можно скорее выкупить их.

Позже в гостинице я пытался найти для себя одежду, которая бы менее привлекала всеобщее внимание, чем мой арабский маскарад. Но моль изъела весь мой прежний гардероб, и понадобилось три дня, прежде чем я был нормально одет, притом, как всегда, — скверно.

Незадолго до этого главнокомандующий из любопытства прислал за мной. В своем отчете я подчеркнул, вспоминая опыт Саладина и Абу-Обейды, ^[36] стратегическое значение восточных племен Сирии и правильное их использование как угрозу путям сообщения Иерусалима. Эта точка зрения соответствовала честолюбию Алленби, и он выразил желание обсудить ее со мной.

Он сидел в кресле и глядел на меня, но не прямо, по своей обычной привычке, а искоса, бросая на меня озадаченные взгляды.

Он лишь недавно покинул Францию, где в течение нескольких лет являлся одним из важнейших зубцов великой машины, перемалывающей врага. Его переполняли западные понятия о мощи и значении пушек — наихудший способ для нашей войны, — но как кавалерист он уже почти склонялся к тому, чтобы отбросить новые приемы в несходном с Европой мире, в Азии, и вступить наравне с полковником Доунеем и генералом Четвудом на старый путь тактических передвижений. Все же едва ли он ожидал встретить такую странную личность, как я, полy6ocoго человека в шелковом наряде, предлагающего покорить врага словом и проповедью, если только дадут продовольствие, орудия и двести тысяч соверенов, чтобы убедить и удержать новообращенных. Алленби не мог решить, в какой мере я был искусным актером, а в какой шарлатаном. Он не задавал много вопросов и немного говорил, но изучал карту, слушая мои разъяснения о Восточной Сирии и ее жителях.

Под конец он поднял голову и сказал прямо: «Ладно, я сделаю для вас все, что могу».

Беседа закончилась.

Я не был уверен, что он достаточно увлечен моим планом, но впоследствии мы узнали, что Алленби говорит то, что думает. А то, что генерал Алленби мог сделать, удовлетворило бы самого требовательного из его подчиненных.